Беги, подгонял его голос Гифра. Беги, пока не обожжет огнем легкие! Беги! Беги, пока не вскипит в жилах кровь и не раскрошатся кости!

Даже без понуканий он так бы и сделал.

Несмотря на этот неумолкающий призыв, Гримнир остановился на краю скалистого уступа над неглубоким лесистым ущельем. Отер с век пот, припав к земле, потянул носом воздух в поисках оставленного Балегиром следа – похожей на гнилую плоть и разложившийся саван вони vestálfar и крепко отдающей железом крови каунар. След уводил с прибрежных низин выше в горы, где древние дубы и рябины сменялись соснами, а потом каменистыми пустошами и заросшими осокой болотами. Гримнир раздул ноздри, в нем поднялась перешедшая ему по наследству ненависть к восточным эльфам, такая же древняя, как эти корни и стволы. Он завопил, бросая эльфам вызов, голос эхом полетел по холмам и низинам; когда он стих, ответом стала лишь тишина. Ни птичьих трелей, ни жужжания насекомых, ни собачьего лая; рыжие белки попрятались в свои гнезда, а совы – в дупла, в норах затаились лисы. Казалось, что сама земля задержала ветряное дыхание и замерла в ожидании удара. Над одинокими пустынными болотами прокатился хохот Гримнира.

Беги, чтоб тебя, рыкнул Гифр. Беги, в Каррай Ду или в Хельхейм! Вонючие белолицые загнали твоего господина в ловушку, а ты здесь смеешься? Беги!

Гримнир выругался и тяжело выдохнул сквозь желтые клыки. Теперь он бежал быстрее в два раза. В его груди билось черное сердце сына Балегира, он был чистой местью, мастерски заточенным жестокой рукой клинком. Он не знал ни усталости, ни сна, ни смерти, ни жалости; враги не добьются от него милосердия, ибо милосердие – для слабых духом слизняков! Он понимал силу. Понимал страх. И он понимал жестокость. Но знал и хитрость – как и любой другой сын Балегира. Он был коварен, как змей. И, словно змей, он набросится на врагов Балегира…

Только если успеешь, крысеныш, сказал Гифр.

– Я успею, старый ты мерзавец! Это ты ленивый свин, а не я! – и Гримнир бежал вперед, с нечеловеческой выносливостью пригибая ветви и перескакивая через поваленные деревья. Все дальше, в самое сердце Эриу – чтобы найти там выживших при Маг Туиред, пока еще не поздно…

Очарованный магией Туат, Гримнир не заметил в чаще рябины и орешника обветренного лица. За огромным булыжником, похожим на побитую временем голову великана с цветущим мхом на подбородке, притаился человек с растрепанной серебряной бородой. Гримнир прошел мимо, скользнув по нему невидящим взглядом; мужчина проводил его глазами и, перекрестившись, убежал звать на помощь.

Когда Этайн наконец проснулась, утро уже минуло и в разгаре был день. Поднявшись с настила, она потерла глаза, прогоняя сон, и зажмурилась от ударившего в глаза теплого солнечного света, бьющего сквозь щели в закрытых ставнях дома.

– Что случилось? Гримнир? – спросила она хрипло – в горле пересохло.

Никто не ответил. Из открытой двери пахнуло по-весеннему сырой землей, травой и покрытыми почками фруктовыми деревьями; где-то вдалеке щебетали птицы. На скалистый берег моря набегала волна, и ее шепот был похож на едва различимое биение сердца.

– Гримнир?

– Он ушел, – ответила слепая Мэйв. Вытянув шею, Этайн увидела, что старая ирландка сидит в той же позе, что и ночью, опершись хрупкой спиной о крепкие камни очага. Мэйв кривила губы от боли, и это добавило ей морщин вокруг рта. Она попробовала подняться – и вздрогнула от усилия.

Хотя под одеялом Этайн была без одежды, она поднялась на ноги и поковыляла к Мэйв. Помогла старухе подняться; с большой осторожностью они доплелись до стула с изукрашенной подушкой, и Мэйв присела. При свете дня ее лицо казалось Этайн еще более измученным. Еще более болезненным. Под копной нечесаных седых волос виднелся изогнутый шрам от лишившего ее зрения удара. Он напомнил Этайн о ее собственной, уже зарубцевавшейся ране. Но Мэйв не просто ослепла – ее глаза омертвели, сморщились и окосели, – жалкое напоминание о даре, который у нее отняли. Заслышав их шаги, со двора прибежал волкодав Конан. Огромный зверь, скуля, ткнулся носом в дрожащую руку Мэйв.

– Да жива я, мохнатый ты варвар, – сказала она.

– Ты говоришь, что Гримнир ушел? Куда? Что с нами случилось? Этот сон был непростой, – Этайн нашла вязаную шаль цвета опавшей листвы и накинула ее на плечи Мэйв, а потом, подхватив с пола у очага одеяло, прикрылась сама.

– Да, – дрожавшая даже в залитом теплым солнцем доме старуха закуталась в шаль. – Да, это и впрямь была редкая теперь черная магия, – Мэйв дотянулась до ладони Этайн. – Мне жаль, дитя. Чем бы ни обидел тебя в прошлом твой Гримнир, на что бы ты ни намекала ночью… что ж, больше он тебя не обидит.

– Почему? – спросила Этайн, присев на корточки у стула Мэйв; внутри у нее все сжималось от… от страха? Она осталась одна. Одна, и она была… свободна. Свободна. Впервые с тех пор, как себя помнила. Страх обернулся жгучей болью. – Что произошло? Куда он ушел?

– Туда, куда тебе дороги нет.

– Пожалуйста, Мэйв! Скажи мне.

– Они призвали его.

Щеки Этайн вспыхнули от гнева. Она сжала кулак, до боли впившись ногтями себе в ладонь, и выдохнула.

– Кто призвал, Мэйв? Точно уж не норманны. Какая-то шайка ирландцев… может, союзники Полудана? – Этайн обвела взглядом темные углы дома. Вещи Гримнира: его кольчуга, безрукавка, плащ и старая римская сумка, – так и висели у очага, где он оставил их ночью; его сакс валялся под столом, словно отброшенный в сторону пустяк. Ни крови, ни следов борьбы – а она была уверена, что даже если Гримнира застанут врасплох, без этого не обойдется. Ничего. – Ты сказала, это черная магия. Может… это что-то другое?

– Ты думаешь, слепая Мэйв сошла с ума, дитя.

– Нет, уверяю тебя. Кто его забрал?

Мэйв вздохнула.

– Это фейри. Туат, которые правили Эриу до прихода праведного Святого Патрика. Это их рук дело. Они спели нам колыбельную, а его утащили с собой – в мгновение ока.

Сковывающий Этайн страх вдруг перерос в ужас. Она вспомнила, что Гримнир рассказывал ей на английском побережье о Маг Туиред и судьбе своего народа.

– Эти Туат… А как называют их даны?

– Эльфы, – ответила Мэйв.

– Vestálfar, – потрясла головой Этайн. – Христос милосердный! Куда они его забрали?

– Наверное, в свое логово, к Черному камню на вершине Каррай Ду. Но если ты хочешь спросить, зачем, то, что ж, у слепой Мэйв нет ответов…

– О, я знаю, зачем: сын в ответе за грехи отца, а его отец, судя по рассказам, погряз в грехах, – Этайн качнулась на пятках и встала. Она кивнула, больше себе самой, чем Мэйв. – Мне нужно идти за ним.

Мэйв вскинула голову.

– Ты что, оглохла, дитя? Единственное, чем ты можешь помочь Гримниру – это молитвой, и молись усерднее, потому что тебе до него не добраться. Ни один смертный не устоит перед фейри, но если он благочестивый христианин, то, может, Всевышний услышит твои мольбы.