Как это жестоко, что домом для нее он может оказаться так ненадолго!

* * *

Мэрилин оказалась еще более невероятной, чем ее рисовало мое воображение. В нашей гостиной был тонюсенький, узенький молдинг, выступавший из стены меньше чем в футе от потолка. Мэрилин могла запрыгнуть с пола на этот молдинг, один-единственный раз оттолкнувшись задними лапами. Потом она расхаживала по периметру, наблюдая за нами сверху. Еще она умела приносить мне игрушку из ватных палочек, хотя часто запрыгивала на молдинг, держа ее в пасти. Я смотрела, как она там ходит, иногда следуя за ней по комнате, надеясь, что она уронит игрушку мне в ладонь. Я ходила с задранной головой, пока у меня не начинала болеть шея, и тогда я опускала голову на некоторое время, а отдохнув, снова следила за ней взглядом.

Наша комната стала как‑то теплее с Мэрилин. Она не любила сидеть на коленях и никогда особенно не радовалась, завидев меня, но все же, как я и представляла, мне было приятно приходить домой к живому существу, которое предназначено только для меня. Я часами наблюдала, как она прыгает туда-сюда, разглядывая мышцы и косточки, проступавшие под ее шкуркой. Больше всего мне нравилось смотреть, как она ест. Однажды, когда у нас кончилась кошачья еда от Лао Джима, Ма-Ма купила самый дешевый сухой корм в магазине. Однако я всегда смешивала его с рисом и курицей, которые удавалось добыть. Опершись локтями о пол и положив подбородок на ладони, я смотрела, как Мэрилин хрустит твердыми кусочками, жуя сперва одной стороной пасти, потом другой. Это доставляло мне больше удовольствия, чем любая пища, которую я ела сама.

Моменты, когда я наблюдала за Мэрилин, были теми редкими мгновениями, когда я не беспокоилась о Ма-Ма, о ее проблемах с Ба-Ба, о нашей неминуемой депортации или о том, как мне попасть в Гарвард. Нет, когда я смотрела на Мэрилин, в мире были только я и она, маленькая девочка и ее первая настоящая питомица.

Ба-Ба невзлюбил Мэрилин с самого начала, а со временем его неприязнь лишь усиливалась. Мэрилин никогда не ласкалась, а это противоречило представлениям Ба-Ба о том, что следует делать кошке. Однажды вечером Ба-Ба усадил Мэрилин себе на колени, но, взмахнув хвостом, она спрыгнула на пол. Это был ее фирменный жест, к которому я уже привыкла. Но Ба-Ба никогда не отказывался от задуманного. Он снова ухватил ее, но после нового взмаха хвостом Мэрилин была такова. Когда Ба-Ба сцапал ее в третий раз, она зашипела на него и сбежала под диван. Из-под пятнистой ткани остался виден только ее хвост, раздраженно хлеставший по полу. Это еще больше разозлило Ба-Ба. Он вышел из комнаты, и я затаила дыхание, надеясь, что он пошел прогуляться, но понимая, что вряд ли это так. Он вернулся спустя всего пару секунд, держа в руке метлу. Мы нашли ее в один из дней шопинга; ее ручка была обтянута пластиком, который отшелушивался и прилипал к рукам мелкими чешуйками. Прутья на конце торчали во все стороны, из-за чего ею невозможно было собрать весь мусор на одном пятачке пола.

Ба-Ба сунул рабочий конец метлы под диван. Хвост Мэрилин исчез, и Ба-Ба сунул метлу еще глубже, шаря ею под диваном. Мэрилин вынырнула с другой стороны, и я ничего не сказала Ба-Ба, надеясь, что он этого не заметит. Я не знала, что он хочет с ней сделать, и в груди у меня было такое ощущение, будто ее зажало между двумя топорами-колунами.

Ба-Ба заметил черноту хвоста Мэрилин, как раз когда она пыталась скрыться на лоджии. Он вбежал туда за ней, держа в руке метлу, и захлопнул дверь.

– Перестань!

Мою просьбу он проигнорировал.

– Перестань, пожалуйста, Ба-Ба!

Я не пошла за ним на лоджию, а вместо этого подбежала к дивану, на котором застыла испуганная Ма-Ма.

С лоджии доносился только глухой стук метлы по полу, перемежаемый шипением Мэрилин и скрипом ее когтей по твердым половицам. Я зарылась лицом в грудь Ма-Ма и зажала уши руками. Ма-Ма крепко обняла меня, по-прежнему ничего не говоря. Впервые за долгое время я оказалась к ней достаточно близко, чтобы вдохнуть успокаивающий аромат мыла, исходящий от ее кожи.

Не знаю, как долго это длилось, но за это время я состарилась на десятилетия. В какой‑то момент под ударом метлы скрипнула, открываясь, дверь, и я увидела, как из-за угла между дверью и косяком появилась черная лапа Мэрилин. В один миг кошка выскочила оттуда и метнулась в гостиную, при каждом шаге оставляя на полу маленькие красные следы.

– У нее идет кровь… Ма-Ма, у нее идет кровь!

Глаза Ма-Ма обежали пол, а потом ее тело словно проснулось. К этому моменту Мэрилин забилась под мою кровать, и теперь Ба-Ба примеривался метлой к новой мишени.

Ма-Ма бросилась к нему, я – за ней по пятам. Когда она открыла рот, я оказалась не готова к тому пламени, которое вырвалось из ее глотки, к мощи ее голоса.

– Син ле ба, ни. Сян сяо хай цзы и ян![79]

Ма-Ма ухватилась за конец метлы, торчавший под мышкой у Ба-Ба, и вырвала ее у него. Ба-Ба развернулся, и я увидела, что у него в глазах загорелся дьявольский огонь – так мы с Ма-Ма называли выражение его глаз, когда он злился по-настоящему сильно. Я спрятала лицо в ладонях, боясь того, что он может сделать дальше, но зная при этом, что должна оставаться рядом и остановить его, если он направит свою ярость на Ма-Ма. Однако дьявольский огонь в мгновение ока мелькнул и погас. Ба-Ба выпустил из рук метлу и вышел из комнаты.

Я упала на пол, чтобы поискать под кроватью Мэрилин. Она сжалась в комок в углу, там, где моя кровать примыкала к стене – взъерошенный клубок из меха, костей и крови. Ма-Ма села на кровать, жестом велев мне подняться с пола.

– Она выйдет, когда почувствует себя в безопасности.

Я хотела было спросить, что это значит – чувствовать себя в безопасности, но каким‑то образом поняла, что и Ма-Ма, и Мэрилин нужно, чтобы я помолчала. Так мы и сидели: я – уставив глаза в пол, Ма-Ма – без кровинки в лице, погасшее пламя.

В тот вечер Ба-Ба долго не возвращался. Через некоторое время после его ухода, выждав, наверное, достаточно долго, чтобы понять, что он не собирается вернуться, прихватив метлу побольше, Мэрилин выглянула