— Ладно, у вас скоро завтрак, не буду отвлекать. Думаю, мы с вами еще пообщаемся сегодня, если вы не против.

— Найду время для вас в своем расписании.

Он повернулся, чтобы уйти, но я неожиданно для себя схватил его за рукав, чтобы остановить.

— Да? — внимательно посмотрев на мою руку, спросил он.

— Вот как думаете, может отец хотеть смерти сына?

— Любой нормальный родитель должен время от времени хотеть прибить своих детей.

— Я серьезно.

— Я тоже, но это тема для долгого разговора.

Глава 16

Розенбаум ушел. Я улегся обратно в кровать. Спать совсем не хотелось, но вот странная усталость буквально давила на плечи. Палата готовилась к завтраку. Сержант неторопливо и как-то подозрительно небрежно, по его меркам, заправлял кровать. Сыч сидел на красном стуле, прикрыв глаза, и беззвучно шевелил губами. Наверное, молился. Мопс сидел на койке и зачем-то внимательно рассматривал горизонтального. Непонятно, что он хотел увидеть.

Я подумал, что надо бы сходить умыться, привести себя в порядок, но дальше размышлений дело не пошло. В палату вошел Денис и бодрым голосом поприветствовал нас:

— Здарова, дураки!

Наверное, таким же тоном начинал свои речи Ленин. Я тут же мысленно надел санитару на голову картуз, потом добавил костюм-тройку. Одну руку он сунул в карман жилетки, другую вытянул вперед.

— Здгавствуйте, товагищи! — С картавостью я переборщил, конечно, но так даже лучше. — Петгоггадский совет габочих и кгестьянских дугаков пгинял гезолюцию о пегеименовании психов в душевнобольных! Уга, товагищи!

Слушатели встретили эту новость, как и положено психам, неодинаково. Кто-то захлопал, кто-то заплакал, кто-то пошел домой. Первый в истории митинг душевнобольных разбрелся сам собой.

— А ты че?

Я вернулся в реальность. Мопс, Сержант и Сыч куда-то ушли. Денис смотрел на меня, ожидая ответа на вопрос, контекста которого я не понимал. Я решил отмолчаться.

— Завтрак, говорю! — Он помахал рукой. — Ау, как слышно? Прием!

— Прием в норме, — буркнул я и сел на кровати, сунул ноги в тапки. — Задумался просто.

— Ага, бывает, — согласился Денис. — Ты чет приуныл.

Я посмотрел на него как на идиота, но объяснять ничего не стал.

— Курить хочешь? Могу сводить после завтрака. Я помню, что обещал.

— Нет, спасибо.

С одной стороны, мне хотелось курить, с другой — мне казалось, что это не лучшая идея. Я представил, как после сигареты будет кружиться голова, навалится слабость. Запах этот опять-таки.

— Ну, дело твое.

Мы вышли из палаты. Денис пошел по своим делам, а я в столовую. Получив манную кашу с огромной масляной кляксой и какао с бронированной пленкой, я подсел к своим. Сыч что-то рассказывал Мопсу и Сержанту, размахивая ложкой.

— Ну и вот, как доучусь, поеду в Новую Гвинею.

— Послушайте, — вкрадчиво, будто он сапер, опасающийся голосом спровоцировать срабатывание взрывного устройства, вступил в разговор Мопс. — Понимаю, что у вас благие намерения, но папуасам-то это все зачем?

— Что все? — не понял Сыч.

— Православие. Ну вот как ни крути, но любая философская или религиозная система имеет географические и культурные особенности.

— Ну, обрядовая разница допустима, — отмахнулся Сыч. — В церкви же тоже не дураки, все всё понимают. Есть, кстати, довольно забавная история или байка на эту тему. Ханс Эгеде, проповедовавший в Гренландии среди эскимосов, столкнулся с неожиданной проблемой. Эскимосы не понимали смысла молитвы, потому что не знали, что такое хлеб. И он заменил его на слово «тюлень». Тюленя насущного дай нам днесь.

Сержант закашлялся, то ли реагируя на историю, то ли просто поперхнулся. Мопс хотел было похлопать его по спине, уже даже занес руку, но передумал и вернулся к разговору.

— Боюсь, это ему не очень помогло в работе. Представляю, что подумали эскимосы, когда услышали об Ионе, оказавшемся в чреве кита. Для них это звучало, вероятно, как история человека, при жизни попавшего в рай. Но вообще, я не про обряды, а про… догматы, скажем так.

Мопс явно вел к чему-то конкретному. Я с некоторым неудовольствием отметил, что не могу предсказать, к чему именно. Мопс открывался для меня с новой стороны. Недавний дурак становился опытным словесным эквилибристом.

— Что вы имеете в виду? — Сыч, кажется, шел ровно по тому маршруту, который заготовил Мопс.

— Самоубийство, например. В православии, насколько я понимаю, оно запрещено?

— Правильно понимаете.

— А если это часть культуры?

— Ну, культура подвержена изменениям, и это нормально, — логично возразил Сыч. — Даже если мы выносим за скобки все остальное.

— Культура ведь не возникает просто так. Культура формируется под влиянием определенных условий, пусть на первый взгляд они и не очевидны. Кстати, если уж вы упомянули эскимосов, вот, предположим, вас отправили не в Гвинею, а на Дальний Восток.

— Так, допустим, — согласился Сыч.

— И вот вы оказываетесь в небольшом поселении чукчей. Не очень хорошо, если честно, разбираюсь в наименованиях северных народов, но для простоты назовем их чукчами.

Я догадался, какую байку сейчас расскажет Мопс. Интересно, как выкрутится Сыч?

— Эти чукчи встретили вас радушно, послушали про православие, посовещались и решили, что хотят стать христианами.

— Звучит сказочно, но допустим, — усмехнулся Сыч. — Конечно, я с радостью им в этом помогу.

— Но в этом поселении есть традиция. По достижении определенного возраста старики уходят в снега и больше не возвращаются. То есть, по сути, совершают самоубийство.

— Так. — Сыч начал понимать, что его сейчас поставят в неудобное положение, и нахмурился.

— И они не хотят отказываться от этой традиции, — пояснил суть конфликта Мопс. — Что будете делать?

— Ну,