неожиданно ухнул с подножки. Грязными брызгами обдало внутреннюю обивку дверцы и сиденье. Великанов, еще не успевший раздеться, шарахнулся в сторону, а Дима в темной воде искал съехавшие штанины. Через минуту он торопливо выскочил на берег.

— Ладно вам, черти! — зло крикнул Басов.

Глушко и Великанов сзади, а Карпухин у переднего крыла разом ахнули, налегли. Володя пошел ерзать за рулем. Машина рванула из-под себя в два потока жидкую грязь и задохнулась, откачнувшись назад.

И еще одна попытка закончилась неудачно.

И тут Виталий направился к берегу, вырвал из рук Зарубина брюки и спокойно положил их на траву. Потом он взял Дмитрия за руку и повел к машине. Вспоминая впоследствии этот эпизод, кое-кто из ребят уверял, что у Карпухина дрожали губы, но сам Виталий говорил — дескать, никакие губы у него не дрожали. Именно от сознания абсолютного своего спокойствия он и сказал Зарубину:

— Дима, у нас ангельское терпение!

Как утверждал Великанов, Глушко с третьей попытки толкнул рекордный вес: машина, юля, выползла наверх, где сухо. Но сам Саша придавал решающее значение четвертой паре рук — стараниям пристыженного и спешащего Зарубина.

— Молодец, староста! — похвалил он.

Наскоро помывшись в луже, ребята напялили брюки и ботинки, и через минуту машина выскочила на шоссе.

— Володя, давай!

Движение захватывало. Телеграфные столбы передавали друг другу эстафету, из-за поворота налетали рослые ивовые кусты и поляны, усеянные ромашками. Блестящее белое облако на горизонте виднелось то из правых окон, то из левых.

Как в детстве, Глушко, закрыв глаза, чувствовал, как его несет то вбок, то назад, и удивляла эта игра реальности и воображения. Глядя перед собой, он приближался к той черте у горизонта, за которой, кажется, начнется что-то необычное и радостное. А закрыв глаза, он уносился назад, мелькали месяцы, и он оказывался под вечер у светлого домика, и Дарья Петровна, оторвавшись от книги, говорила Саше: «Дома, дома…»

— Сволочь, неужели он свернул? — ругался Басов.

«Здравствуй, — говорила Алла, — хорошо, что ты зашел». Она причесывала светлые волосы и каждый раз, когда поднимала руки, он отводил глаза. Очки ей даже шли, но, если они уходили за реку, она снимала их, потому что он, неловкий, тыкался в них носом.

— Зарубин, смотри налево, а ты, Виталий, направо. Далеко не уйдет.

«Саша, вон твоя больница видна и водонапорная башня, а нашего дома не видно, только мама все равно знает, что мы целуемся».

Это верно: мама знала. Дочка пропадала все вечера, возвращалась поздно. Так и прошли каникулы.

А в это время одной женщине все чаще снился ребенок, которого она бросила в грудном возрасте. Девочка приходила по ночам — крохотная, веселая, с белесыми ресничками. Кто знает, где жила Микешина и как кружила ее неразборчивая любовь к блестящим мужчинам, которые только в одном уступали ее первому мужу — они не любили детей. И последний из них — Щапов. Почему-то именно этому человеку она сказала про дочь. Наверное, надвигалась старость, а может быть, что-то шевельнулось в ней, когда спустя много лет она опять приехала в эту область.

— Вижу самосвал! — крикнул Карпухин, и Глушко вздрогнул.

Басов лихорадочно свернул на проселочную дорогу. Она покато спускалась вниз, проходила зигзагами по низине и за деревней снова поднималась на холмы. Самосвал плавал в зелени, отдуваясь, выныривал на буграх.

Самое разумное — догнать и записать номер машины, думал Глушко. Он еще весь был во власти своих воспоминаний. От самосвала хотелось отмахнуться. В конце концов, это всего лишь дорожное приключение.

Но по мере того, как они приближались к деревне, и глядя, как самосвал вдруг стал метаться — кирпичи плясали в кузове, — Глушко терял терпение. Подлец примечателен тем, что он труслив, думал Саша. Храбрость подлеца — отчаяние. Пусть эта храбрость никого не пугает.

Владимир Евгеньевич стонал при виде луж и грязи, исполосованной колесами. Он вел безрассудно, захваченный погоней, но машина, как ни странно, выходила на твердый грунт почти без усилий.

По крыше зацарапали ветки: Басов шел у самых деревьев, где было суше. Карпухин высунул руку и в его кулаке остался пучок узких, матовых снизу листьев ветлы. Виталий не мог так долго оставаться во власти одного чувства. Великанов, не отрываясь от дороги, пихнул его локтем в бок.

Обойдя низину, Басов свернул налево и пересек дорогу. Ребята привстали с сидений, потому что неслись теперь по кочкам: самосвал не уступал дороги. Они поравнялись с кузовом и увидели испуганное лицо шофера. Нет в жизни счастья! Не везет человеку. Басов просигналил протяжно — иду на вы. «Москвич» выскочил на дорогу, на большой скорости рванул к мосту и развернулся боком к самосвалу. Большая груженая машина пыхнула тормозами, остановилась, потом подала назад. Ребята шли за ней неторопливо, только Виталий неизвестно зачем забежал со стороны кузова. Внезапно наступила тишина, и эпизод потерял свою заманчивость охоты. Зарубин, ширкая мокрыми штанами, направился к пеньку, уселся, поддернув воображаемые стрелки. Великанов полез за сигаретами. Овладевшая всеми рассудительность лишала случай блеска и легкости экспромта.

— Ребята, я пошутил, — захихикал чумазый, осторожно открывая дверцу. — Вы меня достанете, я же знал…

— По остроумию — двойка, — оценил Виталий. — Не успеваешь по основному предмету.

Шофер проворно пошарил в кармане и протянул Басову две трешницы.

__ Это ваша и… в общем, к сему…

— Товарищи, пустите нас, — пропищала девица из кабины — тоже еще заступница. — Мы к месту опаздываем!

— Отдай деньги! — запоздало крикнул Дима. — Хорошо бы тебя на собрании шоферов проработать, ибо ты изжил в себе…

— Помолчи ты! — перебил Владимир Евгеньевич. — Руки пачкать неохота. Приличному шоферу можно бы морду набить.

Замызганные три рубля он швырнул в кабину самосвала.

— Ну, что будем делать? — спросил Глушко. Скривился, словно опять зубы свело. — Запишем номер, сообщим инспекции.

— Дать ему все-таки, — неуверенно настаивал Басов. — Свежий фонарь его только украсит. Или кирпич вывалим?

Шофер смотрел на него испуганно — жалкая сморщенная физиономия. Даже раскаяния не было на его лице — примитивного душевного движения, один испуг.

— Пойдем, братва, — предложил Великанов.

— Ступайте, ступайте! — выкрикнула девица из кабины. — Нечего вам тут!

Виталию послышались в ее возгласе воинственные нотки. Во всяком случае, так не капитулируют. А у парня морда, как будто он хотел крикнуть: «Ура, наша взяла!»

Карпухин постучал пальцами по крылу самосвала, стараясь подавить в себе раздражение, и вдруг шагнул к шоферу:

— Снимай штаны!

Поправил очки и повторил спокойнее:

— Вынимай все из карманов и снимай штаны. Карманы твои — мы не грабители, а штаны наши.

Басов, смекнув, в чем дело, успокоил чумазого:

— Дамочку