отчаяния молоденькая студентка не разглядела в Васильеве того человека, который открылся ей позже. В Москве у него никого не было. Он сумел добиться перевода сюда, хотя ей не хотелось возвращаться в этот город.

Мама Белка, мама Белка, ничего ты не знаешь, ничем не поможешь…

Из кухни потянуло пригорелым. Выключая газ, Тоня посмотрела на часы. Скоро придет Сережка.

Когда раздался звонок в коридоре, она мельком оглядела себя в зеркале и вытерла слезы.

На площадке стояла молодая женщина. Они сразу узнали друг друга.

— Вы удивлены? — спросила гостья.

Тоня пригласила ее в комнату. Женщина села грациозно, как перед роялем.

— Мы могли бы поговорить в вагоне, если бы знали, — сказала она.

Тоня подумала об этом же. Может, ее решение уехать созрело раньше, знай она, с кем едет. И не было бы этого разговора.

— Я прочитала вашу статью. Вы близко к сердцу принимаете судьбы медицины и… медиков, — проговорила Великанова улыбаясь.

Она достала сигарету. Тоня открыла окно, убрала белье сына и поставила утюг за шкаф.

— Я ошиблась? — спросила Тамара.

Тоня выпрямилась. Пока она не знала ее, отношения с Великановым осложняло чувство вины перед женой Николая — женщиной, безусловно, несчастной, что бы там между ними ни происходило. В глазах посторонних людей женщина может быть виноватой или невиновной, но в своих глазах она бывает счастливой или несчастной. И сейчас Тоня почувствовала какое-то облегчение, словно в их отношениях что-то упростилось и не шло больше в счет. Перед ней сидел человек, способный постоять за себя.

— Вы пришли задать этот вопрос?

Великанова наконец закурила.

— Простите, я была недостаточно тактичной. Но… ваш вопрос тоже не очень любезен. Теперь мы, кажется, квиты?

Платье на ней было со смелым вырезом. Великанова из тех женщин, которых нельзя заставить открыть себя меньше, чем требует мода.

— Хотите чаю? — предложила Тоня.

— Нет, спасибо, не беспокойтесь.

Великанова поискала глазами пепельницу. Тоня протянула руку к столику и подала раковину.

— Спасибо, — опять поблагодарила гостья. — У вас, кажется, есть ребенок?

— Есть.

— Вы очень молоды. Наверное, вам трудно, но по крайней мере, вы не чувствуете себя одинокой.

— Скоро придут. Сын гуляет с тетей.

Тоня села. Ей стоило больших усилий оставаться спокойной, но этой ценой она избавляла себя от необходимости говорить колкости.

— А меня всю жизнь преследует одиночество. К сожалению, от одиночества нас не спасают и мужья…

Порассуждать насчет несчастья и одиночества — это напоминало Тоне барышень Куприна: люблю, но не уважаю, уважаю, но не люблю. Тоня смотрела на женщину с красивым профилем, и ей казалось, что она ее знает очень давно: по книгам, по рассказам людей, по судьбам своих университетских подружек. Когда Николай говорил о ней, Тоня едва ли ее представляла. А сейчас поняла ее до самой сути. Хорошее в людях разнообразнее плохого. Часто именно поэтому хороших людей не узнаешь с первого взгляда. Хорошее может озадачить. А плохое проще, понятнее и редко бывает загадкой.

— Но можете мне поверить: я люблю своего мужа, — продолжала Великанова. — Жизнь делает свое дело, она нас обоих кое-чему научила. Думаю, сейчас мы с ним духовно ближе, чем сразу после свадьбы, когда попали в деревню.

— Он тоже так думает? — спокойно спросила Тоня.

— Я его обидела, а он упрям и при всем своем уме еще не успел промотать, — Великанова усмехнулась, — не промотал прописную мелочишку, которой нас одаряли воспитатели. Пусть вам не покажется это цинизмом. Рано или поздно к человеку приходит трезвость, и он начинает понимать, чего от него хотят и что он сам хочет. Как вы думаете?

— Я все-таки называю это цинизмом.

Великанова некоторое время молчала. Она смотрела на Васильеву с сожалением. Туфельки, которые время от времени демонстрировала гостья, были безупречной модели. Тоне почему-то казалось, что они ей жмут.

— А я не поклонница громких слов, — ответила Великанова. — Громкие слова не доходят до слуха. Это парадокс нашего времени.

— Извините, сказано довольно громко. А вообще-то мысль не новая, этим она и плоха.

— Мы начинаем препираться, — поморщилась гостья.

— Тогда я не понимаю, зачем вы пришли.

Тоня злилась на себя, но не могла промолчать. Ее бесила самоуверенность Великановой. Тоня подошла к столу, скрывая охватившую ее дрожь. Мама смеялась на фотографий, белокурая, в форме капитана. Мама многое прощала людям, а себе ничего не простила. Дочь не унаследовала от матери ее большого сердца. Дочь прощает себе то, чего не может простить другой женщине.

Когда зазвонил звонок в коридоре, она встретилась взглядом с Великановой. Хуже всего, если вернулась Вера Игнатьевна с Сережкой. Но так или иначе Великанова не собиралась уходить: сидела — нога на ногу, покачивала остроносой туфлей.

Гостья действительно, считала, что разговор только начался. Провожая соперницу взглядом, она думала, как вести себя дальше. Знакомый мужской голос напомнил ей, как несколько дней назад она разговаривала в канцелярии больницы с некоей Щаповой, когда пришла к главному врачу. Щапова оказалась поразительно осведомленной в делах Великанова. До этого разговора Тамара и не подозревала, что художник Васильев и есть тот самый человек, с которым она познакомилась в ресторане и потом несколько раз виделась наспех.

А для Тони приход Васильева был неожиданностью. Она думала, что после телефонного разговора у него хотя бы на время пропадет охота приходить сюда и домогаться неизвестно чего.

В руках у него были какие-то пакеты. Он едва не уронил их: торопился пройти за дверь.

— Ты куда-то собиралась?

— Собиралась…

— Я тут кое-что принес Сережке. Вера Игнатьевна дома?

— Зачем ты пришел?

— Тебе надо напоминать, что у меня есть сын?

Он пошел в комнату. Тоня услыхала, как он удивленно воскликнул:

— О, мы, кажется, встречались?

Войдя вслед за ним, она увидела, как пианистка, согласно кивнув, пожала его руку.

— Мне даже приходит на ум, что я знаю вашего мужа, — как будто с трудом вспоминая, проговорил Васильев.

— Это любопытно, — ответила она не задумываясь. Большие серьги дрогнули в мочках се ушей.

— Да, я видел его, хоть мы и не знакомы…

Он посмотрел на обеих женщин и решил, что сможет кое-что заработать на тактичности. Поэтому оставил щепетильный вопрос и стал рассказывать про недавнюю командировку и про свои творческие планы.

Великанова вежливо улыбалась. Она с интересом разглядывала Васильева, о котором успела наслышаться и хорошего и плохого. Он ей сорвал визит, но взамен она кое-что узнала.

За окном загалдела детвора. Тамара Ильинична не сразу сообразила, что начинается дождь. Она вынула еще одну сигарету, чувствуя, как это бесит Васильеву. Глядя на нее, она с удовольствием подумала, что женщину, в конце