Капитан, разбуженный острым приступом геморроя, вышел в кухню, увидел крепко спящую Пелагию и в нерешительности остановился. Ему хотелось сварить чашечку кофе и чего-нибудь перекусить, но спящая девушка была настолько привлекательна, что он чувствовал: разбудить ее стуком посуды – как осквернить святого. К тому же не хотелось приводить ее в замешательство: она оказалась бы перед ним в одной ночной рубашке, а кроме того, ужасно напоминать о постыдном выдворении полноправного владельца из его собственной постели. Он посмотрел на нее сверху и испытал желание свернуться рядышком – что может быть естественнее? – но вместо этого вернулся к себе в комнату и вынул из футляра Антонию. Он начал упражнения для левой руки, чуть слышно извлекая ноты без плектра, только постукивая по струнам и отдергивая от них пальцы. Устав, взял плектр и прижал край ладони к кобылке, чтобы, заглушая струны, играть «под сурдинку». Звучание получалось очень похожим на скрипку, когда на ней играют «пиццикато»; полностью сосредоточившись, он приготовился сыграть очень трудный и быстрый кусочек из Паганини, целиком состоявший из этого приема.

В прозрачное забытье Пелагии на полпути между сном и пробуждением проник отдаленный ритм музыки. Ей виделся день накануне, когда капитан наяву прибыл к дому верхом на серой лошади, позаимствованной у одного из солдат, что ежевечерне выезжали на комендантский патруль. Капризная скотина была обучена делать караколь, и ее владелец пристрастился производить впечатление на девушек, заставляя животное выполнять этот симпатичный фокус, как только какая-нибудь появлялась на горизонте.

Лошадь вскоре прониклась идеей и с готовностью, без понуканья выполняла трюк при каждой встрече с человеческим существом в юбке, с длинными волосами и яркими глазами. Животное было предметом сильной зависти всех солдат, а седок всегда был готов одолжить его офицерам на условии, что в расписании нарядов будут сделаны корректировки в сторону поблажек. В день, когда его одолжил капитан, наездник освобождался от уборки нужника.

Когда Корелли подъехал ко двору и Пелагия оторвалась от расчесывания козленка, лошадь повела ушами и сделала караколь. Капитан, широко улыбаясь, приподнял фуражку, а Пелагия почувствовала, как в ней взметнулась радость, какую она редко испытывала прежде. Такую радость испытываешь, когда танцор, невероятно высоко вскидывающий ноги, вдруг делает переворот назад или яблоко скатывается с полки, ударяется в ложку, ложка ввинчивается в воздух и приземляется в чашку, скользит по донышку и, звякнув, замирает, как будто ее специально туда опустили. Пелагия, глядя на капитана и танцующую лошадь, улыбнулась и порывисто захлопала в ладоши, а физиономия Корелли расползлась в широченной, до ушей, ухмылке, словно у мальчугана, которому после долгого нытья и канюченья наконец-то купили футбольный мяч.

Во сне лошадь шла караколем в темпе Паганини, а у всадника в одно мгновенье было лицо Мандраса, а в следующее – капитана. Пелагию это раздражало, и она сделала умственное усилие, чтобы соединить лица в одно. Всадник стал Мандрасом, но ей это не понравилось, и она переменила его на Корелли. Если бы кто-то находился в комнате, то увидел бы, что она улыбается во сне; она снова слышала звяканье сбруи, скрип кожи, чувствовала острый и сладкий запах конского пота, видела, как лошадь смышлено прядает ушами, боком мелко переступает копытами по дорожной пыли и камням, как на ее ляжках напрягаются и опадают мышцы, видела театральный жест военного, сорвавшего фуражку.

Сидя на кровати, Корелли настолько углубился в свои упражнения, что забыл про спящую девушку – он принялся отрабатывать быстроту тремоло: его очень беспокоило, что приходится ежедневно играть не меньше четверти часа, чтобы оно получалось устойчивым и длительным. Капитан начал упражнение на технику, вполсилы пробегая взад-вперед плектром по верхней паре дискантов.

Пелагия проснулась через десять минут. Глаза ее распахнулись, и мгновенье она лежала, думая, что еще спит. Где-то в доме слышался такой красивый звук, словно дрозд приспособил свою песню к человеческим вкусам и изливал душу, сидя на ветке у подоконника. В окно врывались лучи солнечного света, ей было очень жарко, и она поняла, что проспала. Она села, обхватила руками колени и прислушалась. Потом, захватив одежду, лежавшую рядом с тюфяком, пошла одеваться в комнату отца, прислушиваясь к трелям мандолины.

Корелли услышал, как по кастрюле зазвякала ложка, понял, что Пелагия встала, и, все еще сжимая в руке мандолину, вошел в кухню.

– Бурды хотите? – спросила она, протягивая ему чашку с горькой жидкостью, которая теперь называлась кофе. Он улыбнулся и взял, чувствуя, как у него после езды верхом болит все тело: хорошо, что хоть не свалился с лошади, когда та начала вытанцовывать, еще бы чуть-чуть и… Бедра ныли, ходить было больно, и он присел.

– Как вы красиво играли, – заметила Пелагия.

Капитан взглянул на мандолину, как будто в чем-то ее обвиняя.

– Это всего лишь упражнения для тремоло.

– Я не разбираюсь, – ответила она, – только всё равно мне очень понравилось – под это так легко просыпаться.

Корелли смутился:

– Простите, что разбудил вас, я не хотел.

– Она очень красивая, – сказала девушка, показывая ложкой на инструмент, – чудесные украшения. От этого звук лучше становится?

– Вряд ли, – ответил капитан, поворачивая мандолину в руках. Он уже и сам забыл, какой изысканной та была. Кузов по краю отделан трапециевидными кусочками мерцающего перламутра, черная накладка под струнами выполнена как цветок ломоноса, инкрустированного многоцветными бутонами, – просто плод буйной фантазии мастера. На грифе черного дерева пятый, седьмой и двенадцатый лады были отмечены узорчатыми вкраплениями слоновой кости, а закругленный корпус набран из суживавшихся полос мелковолокнистого клена, искусно перемежавшихся тонкими вставками палисандра. Колки – в виде древних лир, и Пелагия заметила, что сами струны у серебряного струнодержателя были украшены маленькими шариками с ярким цветастым пушком.

– Потрогать, наверное, нельзя? – спросила она, а он крепче прижал мандолину к груди.

– Мать как-то уронила ее, так я ее чуть не убил. А еще у некоторых жирные руки.

Пелагия обиделась.

– У меня руки не жирные.

Капитан заметил, что она огорчилась, и объяснил:

– Руки жирные у всех. Приходится мыть и вытирать их перед тем, как дотрагиваться до струн.

– Мне пушистые шарики нравятся, – сказала Пелагия.

Капитан рассмеялся:

– Это – так просто, я и не знаю, для чего они, так обычно делают.

Она села напротив него на лавку и спросила:

– А почему вы на ней играете?

– Странный вопрос. А почему вообще что-то делаешь? Или вы имеете в виду, почему я начал на ней играть?

Пелагия пожала плечами, а капитан сказал:

– Я играл на скрипке. Понимаете, многие скрипачи играют на мандолине, потому что у них одинаковый строй. – Он, показывая, задумчиво пробежал ногтем по струнам, а Пелагия, чтобы не усложнять, сделала вид, что ей понятно.