Окинув себя беглым взглядом, Ольга по неисповедимой женскойлогике вдруг сделала неожиданный вывод:

– Платье пропало. Первый раз надела... ну и наплевать!

* * *

...Когда раздался осторожный стук, больше напоминавшийцарапанье, Мазур взмыл с постели довольно браво, хотя местах в четырех по всемутелу и ворохнулась остро вполне предсказуемая боль. Свет единственной лампочкибыл довольно тусклым – никто здесь не рассчитывал, что постояльцы будут портитьглаза чтением или разбирать ноты. Бесшумно взведя курок, он подкрался к двери.До конца не верил здешним весельчакам, что с его стороны было вполне понятно ипростительно. Кацуба до сих пор где-то болтался – навестил после ристалища,перекинулся парой слов, потом предупредил, что пойдет надолго «побродить», иисчез, Ольга же легла спать с пистолетом под подушкой.

В коридоре, правда, стояла тишина, ну да кто их знает...

– Кто? – спросил он осторожно.

– Вызов на поединок, на граблях до первой крови...

Чертыхнувшись, он отодвинул хорошо смазанную щеколду.Небрежно его отодвинув, вошла Ольга, в коротком черном халатике, обдав облачкомнезнакомых духов, прошла к столику, водрузила на него большую черную бутылкувина, два толстых стаканчика, бросила буднично:

– Курок спусти. Вокруг тишина и покой... – вернулась кдвери, задвинула щеколду, мимоходом, непринужденнейше, чмокнула его в щеку ипо-хозяйски устроилась на узкой койке, подобрав ноги. Игнорируя распахнувшийсяхалатик, прищурилась: – Будь здесь кто-нибудь из наших классиков прошлого века– здешних, я имею в виду, не русских, – непременно, почесав в затылкегусиным пером, вывел бы что-то вроде: «Он смотрел на девушку и не верил своемусчастью, в душе его мешались разнообразные чувства». А они у тебя, и правда,похоже, мешаются, твоя честная, открытая физиономия дипломата достойна кисти живописца... –Тихонько фыркнув, Ольга поманила его ладонью: – Положи пистолет и иди ко мне.

Мазур медленно спустил курок, придерживая его большимпальцем, не глядя, положил оружие на столик, к стене. В висках жаркопостукивала кровь, но он сдержался, сказал почти спокойно:

– Насчет платы речи не было, сеньорита...

– Следовало бы встать и закатить тебе хорошуюоплеуху, – мечтательно сказала Ольга. – Но тебе, во-первых, и так ужедосталось, а во-вторых, тупоумие мужчин общеизвестно... Нет смыслазлиться. – Она развязала поясок и одним движением плеч освободилась отхалатика. – Философия проста: мужчина непременно должен быть меня достоин.Ты, как я убедилась, достоин. Посему брось молоть чушь и иди сюда. Как писалосьв какой-то старинной рукописи, я тебя хочу, а ты меня...

Мазур подошел, освобождаясь от скудной одежонки, голова быласовершенно пустая. Ольга, уверенным движением притянув его голову, зашептала наухо:

– Прости, невинности для тебя не сберегла. Откуда я моглазнать, а?

Узкая армейская койка уже не казалась тесной. Из-за рекидолетали пронзительные ночные звуки. Мазур вошел в нее, распростертую ипокорную, словно первый раз в жизни, и она тут же перестала быть покорной,короткие стоны прорывались сквозь поцелуи, и в отдававшейся ему женщине не былоничего знакомого, т о г о. Все связанные с ней переживания и нервотрепка нашлимгновенный выход в короткой судороге. Мазур смущенно замер – еще этого нехватало, так оскандалиться...

– Не переживай, – прошептала Ольга на ухо. –Подумаешь, беда какая, нашлось несчастье... – Она задышала чаще. –Сейчас все наладится, повернись...

Наладилось. Они любили друг друга остервенело, нежно,неспешно, яростно, тесная кровать словно нарочно была придумана для этих двухвлажных тел, и в редкие минуты просветления Мазур видел, что запрокинутое лицо,прекрасное и дикое в гримасе откровенного наслаждения, ему н е з н а к о м о –как незнакомо знакомое вроде бы тело, все было чужим, новым – аромат кожи,запах волос, вкус потаенного, губы, ладони, стоны, шепот...

Ольга его опустошила до донышка, во всех смыслах и всякимманером, напоследок позволив то, чего никогда не делала т а. Он прямо-такиколыхнулся в невесомости, когда все окончательно утихло, пожар погас и онобмяк, уронив лицо девушке на спину. Придя в себя, отодвинулся, и они улеглисьв обнимку на койке, снова каким-то чудом ставшей чертовски узкой и тесной.

Мазур с неким непонятным страхом ждал ее первого слова.

– Я ведь другая? – спросила она тихо.

– Другая, – сказал он, ощутив столь же непонятноеоблегчение. – Совершенно другая...

Она не задала пошлейшего вопроса – кто лучше, а ктохуже? – она была умна... Вернулся страх, но теперь он был другого рода –Мазур запоздало, бессмысленно испугался, что мог сюда и не попасть, ничегоэтого не пережить. Вот теперь он, согласно давно умершим здешним классикам,совершенно не мог разобраться в ощущениях и чувствах.

Быть может, оттого, что для них и не было слов. Глуподумать, будто в человеческом языке есть слова для всех абсолютно движений души.Очень глупо.

Одно он знал – что любит э т у. Но, едва попытался что-тосказать, Ольга проворно прикрыла ему ладонью рот:

– А вот этого не нужно...

– Чего?

– Чует мое сердце, ты собираешься наговорить массу ужасныхвещей. Что ты меня любишь, что любить готов, по старику Екклезиасту, «доколе непомеркли солнце и свет и луна и звезды, и не нашли новые тучи вслед задождем»... Не надо, милый. У тебя слишком прочно в голове – т а. Может – п о ка, а может – навсегда. А я – это я. И чтобы ты любил м е н я, то ли срок непришел, то ли должно произойти нечто...

– Что?

– Откуда я знаю? – вздохнула Ольга, примостив голову унего на груди. – Я вообще не знаю, произойдет ли это нечто, я ведь нечья-то копия, мой кабальеро, я сама по себе, независимая, гордая и упрямая, уменя были мужчины, у меня есть цели в жизни, мы взрослые люди, в конце концов,а не возникли из ниоткуда... Знаешь что? Давай посмотрим, что будет утром. Какмы друг друга будем чувствовать. Может, что-то и определится н а б р о с к ом... Принеси вина, пожалуйста. У меня есть дерзкое желание – угомониться какможно позже, вот только не знаю, как ты к этому отнесешься, вымотанныйгладиатор...

– Это заманчиво, – сказал Мазур, поцеловал ее и пошел кстолу. – Буду следовать за вашими желаниями, сеньорита, доколе... как там?

– Доколе не померкли солнце и свет... Брат дедушки былаббатом. Представь себе, самым настоящим аббатом в монастыре Сан-Бартоло. Иревностным... Когда он гостил у нас, мог, да простит он мне такую вульгарность,заездить экзаменами на знание Библии. Правда, потом я вынуждена была признать,что книга Екклезиаста – и в самом деле произведение редкого гения. – Ольгапоудобнее присела у стенки и, покачивая стаканом совершенно черного в сумракевина, продекламировала: – Наслаждайся жизнию с женою, которую любишь, во вседни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные днитвои; потому что это – доля твоя в жизни и в трудах твоих, какими ты трудишьсяпод солнцем... Если человек проживет и много лет, то пусть веселится он впродолжение всех их, и пусть помнит о днях темных, которых будет много: все,что будет, суета!» – и серьезнее добавила: – Да простит мне Пресвятая Дева,если это невольное богохульство, но я-то очень надеюсь, что нет...