Пророчество юродивого звучит весьма зловеще:

В некое убо время градодержец по реклу Третьяк Трегуб (той же блаженный Симон, уродство творяше, прииде к нему в дом), он же повеле его безчестно сослати. И поиде из дому его блаженный и прорече ему: “Заутра у тебе с сеней корова свалится”. И тако сбысться по пророчеству его, жена его, Акилина именем, спаде с сеней.

В житии забавно представлена политическая агрессия “похаба”:

В конце концов смелость “похаба” стоила ему жизни:

Чем же нам так ценно житие Симона? А тем, что все его персонажи: и священники Иосиф и Алимпий, и купцы Петрушка Сутырев, Лонгин Корепа и Иосиф Зубарев, – реально существовавшие люди, фигурирующие в Сотской книге города Юрьевец за 1594 год – год смерти святого6. Тогда перепись выявила “всево в Юрьевце на посаде… – 231 двор а людей в них 250 человек”, то есть все обыватели знали друг друга, и, в отличие от многолюдной Москвы, бездомный “похаб” был здесь хорошо заметен.

Тот самый Постник Шипилов, чьим именем заверен Юрьевецкий кадастр 1594 года, стал и свидетелем гибели Симона: “Был на погребении блаженнаго государев писец Постник Шипилов и иныя приказныя люди, кои прилучилися во граде Юрьевце”. Столь же историчны и те два градоначальника, которые упоминаются в житии. Третьяк Петров сын Трегуба приехал в Юрьевец в октябре 1588-го. Местные жители жаловались на него за чинимые притеснения, так что его семейное несчастье вряд ли вызвало сочувствие горожан – скорее симпатии были на стороне юродивого. Житничный ключник Федор Васильевич Петелин, служивший по Дворцовому ведомству, сильно раскаивался в убийстве Симона:

Итак, житие было наверняка составлено по горячим следам, и показания о юродивом дали реальные жители Юрьевца. И корчма в Юрьевце действительно была7. Да и многие другие детали жития, в том числе и относящиеся к самому юродивому, производят впечатление подлинности: “Мнози человецы видяху его во время лютого мраза ходяща по граду во единой худой лнянице и боса, руце имущи в пазусе”, “согбене же и руце свои имея к персем всегда”, “От обычая же его вси жители села оного научившееся десницу у него себе кииждо всяк прошаше, он же подаваше им невозбранно такожде” и т. д. И одновременно житие переполнено агиографическими клише. Вот как выглядят показания одного из свидетелей:

Посадский человек Петрушка Сутырев, как уже было сказано, являлся уважаемым человеком в Юрьевце – он владел на торгу тринадцатью полулавками Большого ряда9. Сутырев рассказывал свою историю так, как она должна была бы выглядеть по агиографическому канону: приказ юродивого случайному свидетелю его чудотворений молчать до смерти святого есть самый древний топос, восходящий еще к Симеону Эмесскому; хождение “похабов” по водам – распространенный топос уже русской “юродской” агиографии: первым это делает Исидор Ростовский, а вслед за ним – Прокопий Устюжский и даже Василий Блаженный, не имевший поблизости никаких серьезных водоемов (см. с. 202). Но, с другой стороны, и дом у берега Волги, и осеннее ненастье на реке, и ничем не мотивированное дерево в руках Симона – все это явно когда-то было “на самом деле”. Петр Сутырев знал, как должно выглядеть поведение “настоящего” юродивого, и вплавлял свои реальные воспоминания в агиографический стандарт. Упоминаемый составителем жития пожар в Юрьевце действительно случился в 1588–1590 году. Семьдесят сгоревших тогда на посаде дворов – это значительная часть города. Но вот пощечина, якобы отвешенная Симоном градоначальнику Третьяку, – это отзвук той юродской провокации против властей, которой напоено все древнерусское “похабство”. Политическая дерзость Симона – как бы необходимое условие его чудотворения: не прозвучи она – и не погас бы пожар!

Если в краткой версии жития, которая появилась первой, ничего не говорится о взаимоотношениях Симона с церковью (кроме сцены удушения попа), то в возникшем явно позднее пространном житии добавлены сцены посещения юродивым храмов, и особенно Богоявленской церкви, где он был потом похоронен. Пространное житие сообщает, что в 1620/1 году произошло перезахоронение святого после того, как “тело его… без призрения… бяше… лет яко двадесет и седмию”. Именно вокруг этой церкви и складывался культ Симона. Созданная профессиональным клириком, пространная версия содержит гораздо больше агиографических штампов и ссылок на Андрея Царьградского как на образец. Кроме того, в пространной версии имеется следующий фрагмент: “Возвещено же бысть о чюдодействии святаго, вкупе и о житии его, некоими от граждан, чрез игумена послано писание в царствующем граде Москве… Иоасафу, патриарху Московскому”. В 1635 году патриарх разрешил почитать Симона на местном уровне. О популярности святого в середине XVII века свидетельствует протопоп Аввакум, служивший в Юрьевце в 1652 году10. Он жаловался, что “возле Богоявленской церкви у могилы местного святого Симона Блаженного невозбранно кликушествуют лживые пророки”, – то есть у нашего героя появилось много подражателей.

II

Быть может, первое известие о женском юродстве содержится в розыскном деле 1591 года об убийстве в Угличе царевича Димитрия: