– Иди сюда, ложись, – позвала она служанку. Тереза, читавшая в углу, отложила книжку и, подчиняясь приказу, вытянулась на старом матрасе рядом с Олив, под сумеречным розовым покрывалом, и не шевелилась из страха, что малейшее движение – и ее прогонят из этого волшебного царства.

Так они и лежали бок о бок, глазея в потолок, и постепенно атмосфера в комнате разрядилась, энергетика Олив и ее предельная концентрация растворились в воздухе, и остался только светящийся зеленоватый лик на мольберте. Они уснули, одетые, в полной тишине, не нарушаемой ни криками петуха, ни лаем собак, ни человеческими голосами.

* * *

Спустя два дня Олив решила отправиться вместе с Терезой в Малагу. «Проветримся, а что?»

– Это надолго? – переполошилась Сара. Тереза объяснила себе это волнение тем, что впервые за много месяцев она оставалась одна в доме.

– Мы зайдем в контору морских перевозок, вместо мистера Роблеса, – сказала Олив. – А потом, я думаю, выпьем лимонада в Калле Лариос.

– Обещай мне, что этот фермер привезет вас обратно до темноты.

– Обещаю.

– Он случайно не «красный»?

– Мама.

«Сад» был такой большой картиной, что девушки несли ее из финки вдвоем, как этакие пустые носилки. Оглянувшись назад, Тереза заметила стоящую у окна Сару; она провожала их взглядом, пока они не скрылись из виду. Фермер с мулом поджидал их на площади. Тереза гнала от себя беспокойство, связанное с Сарой, оставшейся одной дома. Поскольку суть беспокойства была ей самой непонятна, она переключилась на радости предстоящей поездки. Она надела свое лучшее голубое платье, вымыла голову и окропила себя апельсиновой водой, которую Роза Моралес, дочка врача, продала ей на кухне. Для Терезы это был настоящий праздник, можно сказать, feria[61].

Сидя сзади в подводе и трясясь тридцать километров по дороге в Малагу, Тереза не переставала удивляться огромности стоящей рядом картины, завернутой в бумагу и перевязанной бечевкой. То, что было на ней изображено, не ставилось под сомнение просто потому, что Олив снова записала ее в свои подружки. Она сделает все, о чем ее попросят. Волосы Олив развевались на ветру, и в этих солнцезащитных очках в белой оправе она выглядела не менее шикарно, чем ее мать. Так зачем, спрашивается, портить чудесный безоблачный денек?

Мул тащил подводу по белесой пыльной дороге. Олив показала пальцем на красные ленточки, повязанные вокруг пробковых дубов. Они вызывали смутное беспокойство, как если бы это были кровеносные сосуды, трепещущие на ветру.

– Что это? – спросила она по-испански.

Погонщик бросил через плечо:

– Ничего хорошего.

Для Терезы это был знак насилия, которое может прийти на ее землю, как не раз случалось за прошедшие столетия. Никто не видел тех, кто завязывал эти ленточки, – наверняка одним из них был Адриан, – но уже эта решимость говорила о зреющем протесте, о желании все перевернуть с ног на голову. Вот уж чего Терезе совсем бы не хотелось. Она только-только заслужила этот день.

С ощущением радости и собственной важности они доехали до конторы и договорились с погонщиком, где и когда он их заберет. На почту они заявились перед самым закрытием на сиесту и успели оформить груз к отправке во Францию на сегодня. «Сад» должен был прийти в парижскую галерею Шлосса на рю де ля Пэ.

Позже они гуляли по широким бульварам, восхищаясь фонарными столбами из кованого железа, украшенными корзинками с ползучими петуниями и ярко-розовой и алой геранью. Они заглядывали в витрины магазинов, показывая друг дружке пальцем на светских модниц. Они проходили по узким, мощенным булыжником улочкам, где их встречали закрытые ставни по случаю полуденной жары. Это был настоящий город, в отличие от их деревенской глуши среди холмов Арасуэло. Терезу радовало, что ее родной город произвел на Олив такое впечатление. Это, конечно, не Лондон, но в нем просматривается что-то величественное и вневременное, когда лучи солнца освещают булыжник или отражаются от чисто вымытых витрин и орнаментальных деревянных рам универсальных магазинов и аптек.

Дойдя до гавани, они присели выпить лимонаду и стали гадать, какой из огромных кораблей, то и дело входивших и выходивших из акватории, увезет их двуличный груз.

– Исаак не сомневался, что картина уедет по назначению, – сказала Олив. – Просто он не хотел сам ее отправлять. По-твоему, я веду себя честно по отношению к нему?

– Вы хотите спросить, будет ли мой брат соглашаться на это и дальше?

Олив удивилась такой проницательности.

– Да, пожалуй.

Тереза смотрела в море.

– Деньгами его не удержать.

Да уж, деньги никогда не были решающим фактором ни для него, ни для нее. Хотя он и оставил себе часть гонорара за «Женщин в пшеничном поле», оба они всегда мечтали о том, чего не купишь за деньги: справедливости, любви. Тереза была убеждена, что Олив, используя Исаака как прикрытие для собственного творчества, поступает бездумно и что долго он этого терпеть не станет. Сама же она была готова исполнить все, чего пожелает юная хозяйка.

Олив нахмурилась.

– Звучит как угроза.

– Нет, что вы, – возразила Тереза. – Просто… он мужчина.

– Как прикажешь понимать?

Тереза с ее знанием английского не могла ответить на этот вопрос со всей точностью. И хотя ее не могло не тревожить, что действия Олив подводят ее все ближе и ближе к назревающей неотвратимой катастрофе, у которой нет названия, но которую она, Тереза, почти ощущала на кончике языка, ее переполняло такое счастье – она у моря, они вместе пьют лимонад, – что пусть бы эта бездумность длилась вечно.

– Мой брат способен говорить за себя сам, – ответила она уклончиво, и Олив, не желая погружаться в мутные воды их общей затеи, перевела взгляд на океанские лайнеры, уходящие в открытое море.

Они вернулись домой уже в сумерках, усталые и довольные.

– Тереза, – заговорила Олив, когда они подходили к дому.

– Что?

– Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. Ты можешь мне доверять.

Тереза улыбнулась – к ней вернулись ее собственные слова, еще одно чудо!

В доме Сары не оказалось.

– Где она? – Паника в голосе Олив звучала совсем по-детски и так понятно.

– Может, решила прогуляться, – предположила Тереза.

– Моя мать не выходит на прогулки.

Олив выбежала в сад, а Тереза под предлогом, будто ищет Сару наверху, проскользнула на чердак, чтобы проверить свои подозрения. И точно! Портрет зеленоликого Исаака исчез. Он уже плыл в брюхе океанского лайнера к Пегги Гуггенхайм.

XV

Сара повадилась ходить на прогулки – более чем странное увлечение для человека, привыкшего курить на диване. Она выдергивала с грядки созревшие овощи и складывала их в большую плетеную корзину, даже не отряхнув землю с корней. Или вдруг объявляла, что идет в деревню за артишоками. Их уже лежала в кухне целая куча. А полевых цветов стало в доме столько, что у Терезы не хватало емкостей.