Безумие, решила я.

Однако не повредит активное сопротивление этой новейшей угрозе. Выхватив из ящика для инструментов секатор, я отправилась на улицу.

Клумбы вышли из берегов – покачивающиеся головки роз и гладиолусов, подсолнухов, маргариток и гербер создавали в резком свете полотно великолепно сочетающихся оттенков. Вились пчелы, и бабочки перелетали с листка на листок в поисках мягкого местечка для своих яиц.

Я пошла вверх по склону холма к морю кивавших цветов, прикидывая, какая комбинация произведет наилучшее впечатление. Большая охапка, решила я, яркая и дерзкая, переполняемая цветом и запахом. Колеблющиеся розы, веселые герберы, может, несколько веточек вечной лаванды; резкое и изысканное сочетание сельского сада и надежного очарования патриархального старого мира.

Может, мне и не под силу заполнить пустоту, но у меня есть отличная идея, как произвести впечатление на предполагаемую бабушку. «Если не можешь победить, – любила говорить тетя Мораг, – будь хотя бы во всеоружии».

* * *

Мы сто лет стояли перед дверью. Обе таращили глаза и нервничали. Бронвен прижимала к груди пышную охапку цветов, на плече висел рюкзак, топорщившийся от конфет и фотоальбома.

На веранде было прохладно, тенисто и темно под пологом белой глицинии и плетистой розы. Вид отсюда открывался приятный – буш и дальние холмы, красивый сад, но я нервничала. Мне казалось, что за нами наблюдают. Не знаю, как я это поняла, только чувствовала взгляд, устремленный на нас из-за закрытых окон, взгляд такой же любопытный, как и наши.

– Идем, – сказала я Бронвен. – Мы простояли здесь пять минут, думаю, она не откроет. Вполне можем ехать домой, вернемся в другой раз.

Бронвен сделала самое умоляющее лицо.

– А вдруг она где-нибудь на заднем дворе и не слышала, когда мы несколько раз позвонили вначале? Пожалуйста, мама, еще подождем?

Не успела я ответить, как она, дотянувшись, нажала на кнопку звонка. Приглушенные электронные колокола забормотали в глубине дома. Я ждала звука шагов, скрипа половиц, сотрясения открываемой двери.

По-прежнему тишина.

– Мы не можем стоять здесь целый день, – убеждала я. – Нам нужно подготовиться к сегодняшнему приему – семга сама не замаринуется, знаешь ли. Кроме того, в лютеранской церкви праздник. Может, заглянем по пути домой, вдруг там окажется Джейд?

– Нет.

– Ну же, Брон, твоя бабушка будет здесь на следующей неделе. Мы вернемся и предпримем новую попытку.

Не обращая на меня внимания, она вдруг забарабанила в сетчатую дверь.

– Бабушка! Бабушка, это я, Бронвен! – пронзительно закричала она. – Бабушка, пожалуйста, выходи, я что-то тебе принесла.

– Бронни, по-моему, это не самая лучшая идея…

Бронвен продолжала стучать. Сетчатая дверь сотрясалась и лязгала, производя ужасающий грохот.

– Бабушка, пожалуйста, выйди! Это Бронвен, твоя внучка. Я приехала из Мельбурна, чтобы увидеть тебя!

Я вздохнула:

– Брон, ты поднимаешь шум. Даже если Луэлла в доме, теперь она не захочет открыть. Что она может подумать?

Глаза Бронвен наполнились слезами.

– Мне все равно, что она подумает. Я просто хочу ее увидеть, поговорить с ней. Ты не понимаешь, что это такое, мама, я правда хочу с ней познакомиться.

– Тогда ты добиваешься этого неподходящим способом. Продолжая вот так себя вести, ты только ухудшаешь положение…

Раздался тихий щелчок.

Мы застыли. За дверью словно мышь заскреблась, а потом резко щелкнул поворачиваемый засов врезного замка. За сетчатой дверью дрогнула входная дверь. И распахнулась.

В тусклом полумраке прихожей стояла женщина. Она была высокой и полной; ее одутловатое лицо побледнело от волнения. Она приблизилась шаркающей походкой, вглядываясь сквозь сетку двери, моргая маленькими серо-зелеными глазами. На ней было платье в цветочек в стиле пятидесятых годов. Тронутые сединой волосы собраны в пышный пучок, украшенный бархатной лентой – белой, как и ленты в косичках Бронвен. Она была идеально накрашена, искусно, как кинозвезда.

Кажется, целую минуту она молчала, только пристально смотрела сквозь сетчатую дверь на Бронвен, будто на привидение. Когда она заговорила, голос у нее оказался высоким и мягким, хрипловатым:

– Гленда? Боже великий, моя Гленда… Это ты?

– Миссис Джермен? – быстро вступила я. – Луэлла, простите, что приехали без приглашения. Я Одри Кеплер, а это моя дочь Бронвен. Она дочь Тони…

Женщина взглянула на меня всего на секунду. Ее глаза, недоверчиво расширившиеся, снова вернулись к Бронвен. Дочь улыбнулась в ответ, ее глаза сияли.

– Бабушка? Мы принесли цветы. Надеюсь, они тебе понравятся.

С губ женщины сорвался вздох.

– Бронвен?

Луэлла покачала головой из стороны в сторону, словно не в силах уразуметь увиденное.

Бронвен протянула цветы:

– Это тебе, бабушка.

Сетчатая дверь со скрипом открылась, и Луэлла Джермен заморгала в неровном свете. Она разглядывала Бронвен, и ее глаза наполнились влагой. Две слезы перелились через край и покатились по ее пухлым щекам, оставляя дорожки в макияже.

– Моя дорогая девочка, – хрипло прошептала она. – Моя дорогая, дорогая девочка.

Затем она схватила Бронвен за руку, привлекла к себе и, не обращая внимания на цветы, заключила мою дочь в объятия своих больших пухлых рук.

* * *

Следом за Луэллой мы вошли в сумрачный коридор, восхитительно прохладный после уличного зноя. Через широкий арочный проход я заметила строгую гостиную с высоким потолком и белыми стенами, белизна которых подчеркивалась рисунками в черных рамках. Тяжелые шторы приглушали свет, просачивавшийся в высокие окна. Натертые полы блестели, как пролитые чернила, чинно стояли громоздкие кресла, а в застекленных шкафчиках красовались коллекции статуэток и серебряные кубки. Книжные полки прогибались под тяжестью бесчисленных книг.

Продвигаясь дальше по коридору, я уловила слабый запах чистящего средства, но вскоре он был вытеснен другими ароматами: благоуханием роз, исходившим от растрепанной охапки цветов, которую несла Бронвен, слабым затхлым запахом животного. Может быть, собаки. А также запахами мебельной полироли, лака для волос, свежеиспеченного торта.

Мы вошли в солнечную, желтую, как сливочное масло, кухню с двойными дверями, которые открывались на широкую веранду. Полки стеллажей из того же темного дерева, что и полы, были расцвечены ретронабором жестяных банок для продуктов. Великолепные часы середины прошлого века, в виде солнца, тикали на стене в уголке для завтрака – там стояли сосновый стол и четыре стула.

Записи в дневнике Гленды были еще свежи в моей памяти, и я невольно представила, как она и Тони завтракают за этим столом. Они отсчитывали свои утра и дни по этим часам, ели, смеялись и переругивались под этой крышей. Возможно, их сухие завтраки когда-то хранились в этих веселых цветных жестянках. Тони и Гленды уже давно не было в этом доме, и все же мне представлялось, что я ощущаю их затянувшееся присутствие, словно воздух так никогда и не сумел заполнить оставшуюся после них пустоту, и испытывала неловкость от пребывания там, где у меня не было прав находиться, зная при этом то, что мне не следовало знать.