– Слышала новости? – сказала она и, не дожидаясь приглашения, протиснулась мимо подруги в прихожую. – Ох, как я продрогла. Может, чайник поставим? – Ответ не требовался, она уже направлялась по коридору на кухню.

Обычно Фрэнки нравилось наблюдать, как Джек хозяйничает в ее квартире точно у себя дома, роется в кухонных шкафах, на первый раз для порядка спросив разрешения. Но теперь она испытывала лишь ужас при мысли о новостях, которые принесла подруга.

– Что стряслось? – спросила она, заходя на кухню следом за Джек, успевшей уже налить воды в чайник и поставить его на плиту.

Та, до сих пор в пальто, перчатках и присыпанной мокрым снегом шляпке, ответила вопросом на вопрос:

– Где у тебя спички?

– Вот. – Фрэнки вручила ей коробок, который по рассеянности сунула между банками с мукой и сахаром. – Что стряслось? – повторила она.

– Что? – Джек склонилась над плитой, и ее голос зазвучал глухо. – А, да. – Выпрямившись, она прислонилась к столешнице у самой плиты, до того близко, что Фрэнки испугалась, как бы она не вспыхнула. – Наша итальянская знакомая. Она погибла.

Притворяться не пришлось – Фрэнки взаправду побледнела, колени подогнулись. Она так долго ждала и боялась этого момента, столько раз видела его в кошмарах, что теперь казалось, будто это происходит понарошку и с кем-то другим. Она слышала слова, но не улавливала смысла. Прошла целая минута, прежде чем время потекло заново и реальность обрушилась на нее, сдавила грудь, не давая дышать.

– Ох, милая, – всполошилась Джек, подскочила к ней, – зря я вот так без предупреждения, прости. Я, похоже, сама еще в шоке.

– Погибла? – пробормотала Фрэнки, отмахиваясь от ее попыток помочь и поддержать. – Откуда ты знаешь?

– По радио слышала. – Убедившись, что подруга крепко стоит на ногах, Джек потянулась за чашками и блюдцами. – Дорогая, где у тебя «эрл-грей»?

– Вон там. – Фрэнки скрестила на груди руки. – По радио? И что они сказали?

– Да почти ничего, просто передали, что в Венеции обнаружили тело. На самом деле обнаружили его давно, но только сейчас удалось опознать. Ужас, правда?

Почувствовав приближение мигрени, Фрэнки прижала пальцы к вискам.

– Говорили, как это случилось?

– Она утонула. – Отсчитав нужное количество заварки, Джек передернулась. – Похоже, домой она все-таки не вернулась.

В это мгновение чайник на плите пронзительно засвистел. Фрэнки невольно вздрогнула.

– Страшное горе, совсем молоденькая была. Зря мы все-таки не попытались с ней связаться, чувствую себя ужасно виноватой. – Джек на мгновение замерла с чайником в руках. – Ты в порядке?

– Со мной все нормально. – Фрэнки натянула на лицо улыбку, прекрасно понимая, что старается напрасно – Джек знала ее лучше, чем она знала сама себя.

– Поверить невозможно, что мы еще недавно встречались, – задумчиво проговорила Джек. – А ты с ней виделась потом? Когда мы уехали?

– Нет, я ведь уже говорила, – ответила Фрэнки несколько резче, чем собиралась.

– Ладно-ладно, – вскинув брови, отозвалась Джек. – Я ни на что не намекаю. Просто удивилась.

– Почему? – В голосе Фрэнки все еще звучала нотка негодования, но она ничего не могла с собой поделать, не могла говорить спокойно – от одной мысли, что Джек может что-то заподозрить, сводило внутренности.

Подруга бросила на нее недоуменный взгляд.

– От нее и при нас-то с Леонардом было не отбиться. Я думала, она будет счастлива заполучить тебя целиком в свое распоряжение.

И правда, Гилли ведь сама сказала нечто подобное тем последним вечером. Или нет? Перед глазами вдруг возникло ее лицо, ее цепкие пальцы, которые то тянули Фрэнки к себе, то отталкивали. Она еле заметно содрогнулась.

– Ой, Фрэнки. – Джек всплеснула руками. – Прости, нехорошо так о ней отзываться. Теперь, когда… когда ее не стало.

– Все в порядке, Джек. Все нормально.

– Родителей ужасно жаль. – Джек вдруг округлила глаза. – Оказывается, мы знакомы, я не говорила? С Ларсонами. Я их не слишком хорошо знаю, но мы много раз встречались, то и дело где-нибудь да пересечемся. Я слышала, они совершенно разбиты. Но теперь, по крайней мере, наступила какая-то ясность. Оказывается, они с ней уже несколько недель не могли связаться. – Джек переступила с ноги на ногу. – Мы с ними еще наверняка увидимся, и я все не могу решить, надо ли им рассказывать о встрече с Гилли в Венеции. Ситуация может выйти чудовищно неловкая, к тому же мои родители вряд ли обрадуются, если я втяну их в эту историю и привлеку ненужное внимание. Не хочу, чтобы их донимали журналисты. Думаешь, это низко?

– Нет, – с чрезмерной готовностью отозвалась Фрэнки. – Нет, я думаю, это правильно. А ее родителям от твоего рассказа стало бы только хуже.

– Вот и мне так кажется. – Джек помолчала. – Но странно это все, правда?

Фрэнки резко втянула ртом воздух.

– Что странно?

– Да вся эта история. Больше похоже на сюжет одного из твоих романов, чем на реальность.

– М-м, – отозвалась Фрэнки и согласно покивала.

Чай пили прямо на тесной кухоньке, стоя.

– Ну, милая, – сказала Джек, едва пригубив, – мне пора бежать. Завтра поужинаем вместе?

Дождавшись еще одного кивка, она глотнула напоследок чаю и скрылась за дверью. Фрэнки уставилась на ее чашку, на ярко-красный след от помады по краю. Затем протянула руку и аккуратно стерла его кончиками пальцев.

Эту квартиру в маленьком двухэтажном домике на Уолзли-роуд в Крауч-Энде она купила после публикации первого романа. Дома напротив тогда еще пустовали: вместо дверей листы фанеры, вместо окон пустые, ощетинившиеся осколками рамы – молчаливые напоминания о том, чего никто вспоминать не хотел. Но Фрэнки, в отличие от многих, их вид не тревожил. Дома служили подтверждением того, что она выстояла, что все они выстояли, и, хотя ей уже никогда не стать прежней, пережитое закалило ее, сделало сильнее, совсем как этот крохотный, но родной для нее уголок вселенной. Да, с неба сыпались бомбы, да, многие здания оказались разрушены, а от нескольких отделов универмага «Уилсонс» остались лишь груды дымящегося пепла, но ведь что-то уцелело. Например, часовая башня, на совесть построенная еще в девятнадцатом веке и с самого детства неизменно служившая Фрэнки ориентиром, после войны превратилась для нее в своего рода путеводную звезду, приносившую утешение всякий раз, когда казалось, что все потеряно. Именно здесь, у башни, всего через пару дней после окончания войны, стоя глубокой ночью на пустынной улице, Фрэнки приняла решение остаться в Крауч-Энде.

Война опустошила знакомые с детства места, изменила их до неузнаваемости. Многолюдные, состоятельные семейства, что прежде вальяжно прогуливались по главной улице в выходные, исчезли без следа (за редким исключением – кое-кто все же остался, вопреки новым временам и обстоятельствам), уступив место юношам и девушкам богемного толка, которых привлекали крохотные квартирки-студии, наспех устроенные сомнительными дельцами в некогда роскошных особняках послевоенного Лондона. Фрэнки росла в доме на Нельсон-роуд, который снимали родители, но теперь лишь изредка заглядывала в родные края, хотя время от времени и позволяла себе вспомнить детство, игры в Прайори-парк с соседскими детьми, невинные шалости – позвонить в чужую дверь и сбежать, давясь от хохота. Она помнила, как теплыми летними вечерами постепенно опускалась тьма, как пахла влажная от росы трава. Разумеется, не все вечера были такими безмятежными, как ей представлялось, разумеется, случались и ссоры – пустячные, из-за чая и нежелания укладываться в постель, – но в послевоенные годы, оставшись без семьи, без друзей, без какого-либо подобия коллективной памяти, она невольно рисовала в воображении такую картинку прошлого, от которой делалось тепло на душе, пусть эта картинка, быть может, и не во всем соответствовала действительности.