Да, Крауч-Энд ее детства стал другим – если вообще когда-нибудь существовал, – но ведь она и сама изменилась.

И теперь район снова перерождался. Семьи возвращались, заезжали в особняки, владельцы которых потихоньку избавлялись от каморок-студий, сообразив, что куда выгоднее будет переключиться на более платежеспособную аудиторию. Фрэнки с удивлением замечала, что даже немного скучает по послевоенной суматохе, по бодрящему ощущению опасности, когда спешишь домой среди ночи с дерзкой ухмылкой на губах – мол, нападайте, посмотрим, кто кого.

И все же друзья не слишком любили навещать ее, и если Джек успела смириться, то Гарольд старался не бывать у нее без особой необходимости. Давным-давно, оказавшись в ее первой квартире – одной из тех жутких студий с единственной ванной и единственным телефоном на бог знает сколько постояльцев, имевших обыкновение уходить и возвращаться в любое время дня и ночи, появляться и исчезать прежде, чем Фрэнки успевала запомнить лица, – Гарольд схватился за голову и заявил, что новых визитов не будет, пока она не найдет себе приличное жилье. Когда Фрэнки позвонила сообщить о покупке квартиры, он был страшно разочарован, узнав, что, несмотря на смену адреса, ее почтовый индекс остался прежним. Вот почему она так удивилась, одним ветреным февральским днем обнаружив его на пороге своего дома.

Фрэнки замерла в дверях, немедленно угадав причину визита по его лицу, выражавшему нечто среднее между радостью и гневом. За недели, прошедшие с возвращения домой, она так и не заглянула в офис издательства на Пикадилли. Осознанно избегая этой поездки, она лишь изредка мучилась чувством вины, понимая, что сейчас ей больше всего нужны время и покой.

– Может, посторонишься и впустишь меня? – спросил Гарольд и рассмеялся, когда Фрэнки не двинулась с места.

– Сперва пообещай мне кое-что, – сказала она, загораживая собой дверной проем. – О книге ни слова.

Он сердито уставился на нее:

– О какой еще книге?

– О любой книге, Гарольд.

Страдальчески вздохнув, редактор прижал ладонь к сердцу:

– Ладно. Клянусь.

Фрэнки посторонилась, пропуская внутрь этого миниатюрного человечка, которому никакая клятва не в силах была заткнуть рот.

– Чай? – крикнула она через плечо.

– Черный, – отозвался Гарольд. – Дорогая, по дороге сюда мне попались крайне подозрительные молодые люди…

Фрэнки направилась в кухню.

– Это соседи, Гарольд.

– Будь у меня такие соседи, – заявил редактор, которого такой ответ, очевидно, нисколько не успокоил, – я бы задумался о переезде.

Фрэнки улыбнулась. С самого их знакомства Гарольд на разные лады повторял одно и то же. Она поставила чайник, прислушиваясь к звукам, доносившимся из гостиной. Легко было, не подглядывая, догадаться, чем занят ее гость: шарит по книжным полкам, достает то один томик, то другой, пролистывает страницы, не читая, и берется за следующий. Гарольд никогда не мог – или не желал – усидеть на месте, и это его свойство Фрэнки находила одновременно очаровательным и несносным. Насыпая заварку в чайник, она размышляла, не стоит ли нарушить данное себе обещание и рассказать ему о новом романе. Рукопись погибла в Венеции, но идеи остались, и, вернувшись домой, Фрэнки принялась воскрешать их, чувствуя себя не просто писателем, а самым настоящим антропологом.

Она залила заварку кипятком, наблюдая, как чайные листья тонут в воде, придавая ей прозрачный янтарный оттенок, постепенно перерождавшийся в густую, непроницаемую черноту, какую лишь Гарольд умеет оценить по достоинству. Внезапно осознав, что его давно не слышно, она вскинула голову и напрягла слух.

Прихватив чашку для Гарольда и коробку печенья, Фрэнки вернулась в гостиную.

– Что-то ты притих, не похоже на тебя, я даже забеспокоилась, – сказала она, заходя в комнату.

И резко остановилась, расплескав чай. Гарольд и впрямь нашел книгу, которая его увлекла. Фрэнки заморгала, ошеломленная своей чудовищной, невообразимой опрометчивостью. Неужели она просто оставила ее где-то в гостиной, на диване или на столике? Рукопись. Не свою – Гилли.

– Я так и знал! – воскликнул Гарольд, поднимая взгляд.

Фрэнки все стояла неподвижно, с подносом в руках.

– Что ты знал?

Она вдруг охрипла, слова казались вымученными, изломанными, – наверняка и Гарольд заметил, наверняка уловил нотку паники в ее голосе.

Его губы растянулись в улыбке:

– Что ты пишешь.

Фрэнки почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Хотя нет, ровно наоборот: она почувствовала, что осталась одна только кровь, ничего больше. И эта кровь билась, пульсировала, звенела, ревела в ушах, и Фрэнки не слышала ничего, кроме ее оглушительного рева. Изо всех сил стараясь взять себя в руки, она с тихим стуком опустила поднос на столик, из чайника выплеснулось еще немного заварки.

Гарольд держал рукопись бережно, словно блюдо из парадного сервиза, словно нечто ценное и хрупкое, неприкосновенное. Фрэнки с трудом совладала с собой, чтобы не выхватить у него кипу страниц, не швырнуть ее в мусорную корзину, как и следовало сделать много недель назад.

– Не говори ерунды, – отозвалась она с деланой беззаботностью, о которой теперь, когда рукопись оказалась в руках у ее редактора, оставалось только мечтать.

– Это не ерунда, – возразил Гарольд. – Это очень хорошо.

Фрэнки не ответила.

– Пожалуй, даже великолепно. И так не похоже на твои предыдущие книги. То, что нужно, после…

Он осекся и, не договорив, неловко прочистил горло.

Фрэнки судорожно вздохнула.

– Гарольд… – начала она.

Надо рассказать ему, что рукопись чужая, что автор – другой человек. Все равно уже не скрыть знакомства с Гилли в Венеции, дружбы с ней; Джек и Леонард – живые свидетели. Да и неудивительно вовсе, что рукопись оказалась у Фрэнки, – начинающие авторы часто показывают свои работы состоявшимся писателям. И все же в ее глазах эта рукопись была уликой. Вещественным доказательством вины, ужасного поступка и всего, что за ним последовало. Нужные слова – роман не мой, а ее – не шли с языка, никак не получалось вытолкнуть их наружу. Ведь тогда придется упомянуть о ней, о Гилли, воскресить память обо всем, что Фрэнки так отчаянно пыталась забыть. Нет, это невозможно, этого она делать не станет. Подойдя к Гарольду, она аккуратно вызволила страницы из его цепких пальцев и, изображая непринужденность, стараясь выглядеть как можно спокойнее, вернулась в кухню и швырнула их на столешницу.

– Что ты вытворяешь? – воскликнул Гарольд, морщась от недоумения, смешанного с чем-то другим – с обидой, догадалась Фрэнки.

– Я не собираюсь это публиковать, – заявила она как можно решительнее, рассчитывая тем самым положить конец дискуссии. – Попробовала кое-что новенькое в Италии, в качестве эксперимента, но это не я, не мой голос. (Последнее, по крайней мере, было правдой.) С тех пор у меня появились другие идеи, над которыми я собираюсь поработать.