убеждение Дэвида Юма в том, что все истины, даже математические, вероятностны. Но это ни в коем случае не было уступкой скептицизму. Как и Юм, Кондорсе не сомневался в реальности необходимости, но лишь в возможности её познания нами.

В науках о морали признание всех истин в разной степени вероятными позволило бы внести точность в познание человеческих дел вместо бесчисленных предрассудков, насаждаемых суевериями и тиранией.

Самым амбициозным проектом Кондорсе, и самым современным даже для нас сегодня, была попытка на основе вероятностных методов создать единую социальную науку, основанную на математике – «социальную математику», как он её назвал. Наиболее спорной и вместе с тем интригующей частью этой новой науки была лежащая в её основе теория рациональности – наполовину описательная, наполовину предписывающая, – которая должна была применяться ко всем процессам принятия решений человеком. Подобно предполагаемому агенту, изображаемому в XX веке теорией игр[130] или теорией рационального выбора[131], рациональный человек будет действовать так, чтобы максимизировать свой интерес в соответствии с балансом вероятностей. В конечном счёте, если бы каждый индивид был способен мыслить рационально, конфликт между индивидуальными и общими интересами исчез бы, и все признали главенство разума.

Этот акцент на формировании и реформировании психических процессов объясняет важность, которую Кондорсе придавал обучению в предлагаемых им образовательных реформах. Центральное значение «ментальной» реформы для безопасности и гармоничного функционирования новой Французской Республики было подтверждено последователями Кондорсе среди «идеологов» – представителей группы, возглавляемой Дестютом де Траси и П. Кабанисом на занятиях по моральным наукам и задуманном как «живая энциклопедия» во Франции, главным образом при Исполнительной директории, между 1795 и 1801 годами. В какой-то степени те же мысли повторил позже Дж. Бентам и его «утилитаристское» окружение в Британии[132].

В своём «Эскизе» Кондорсе предложил применять исчисление вероятности для организации пожизненных аннуитетов, тонтин[133], частных сбережений, социальных пособий и страховых полисов любого рода. В грядущую эпоху, с его точки зрения, они, как средство сокращения неравенства, должны были применяться всеобъемлющим и исчерпывающим образом, чтобы сделать их действительно полезными не только для нескольких индивидуумов, но и для общества в целом.

В условиях отсутствия налоговой реформы правительства того времени были вынуждены продолжать полагаться на лотереи и пожизненные аннуитетные контракты для покрытия разрыва между расходами и налоговыми поступлениями казны. Ценообразование на такие средства требовало точных подсчётов вероятностей различных событий, а также точных данных о смертности. В этой ситуации теоретическое видение Кондорсе проблемы исчисления вероятностей приобрело насущную практическую актуальность. Политически ангажированные математики и учёные, в первую очередь Кондорсе и Лавуазье (кстати, оба ставшие жертвами эпохи террора Французской революции), смогли оказать влияние на государственную политику и практику. В 1780-х годах Французская академия наук решила начать публиковать демографическую статистику.

К этой чисто «технической» стороне дела в результате революций второй половины XVIII века подоспела и трансформация воззрений на общественно-политическое устройство «коммерческих» обществ. «Старое» правительство было «системой войны», тогда как «новая система правления» должна была стать не продуктом завоеваний, а делегированием власти для общего блага всего общества. Именно старая система правления признавалась ответственной за «орды» несчастных бедняков, которыми изобиловали в то время даже богатые страны. Бедность, с этой точки зрения, была главным образом результатом непомерного налогообложения, взимаемого старой системой правления с целью ведения войн, и только при её исчезновении можно было полностью реализовать потенциал цивилизации. Кондорсе прочно ассоциировал прогресс со всеобщим образованием и переходом от суеверий к разуму. Монархия не могла быть частью этого нового порядка, потому что монархия, аристократия и наследственный принцип ассоциировались с невежеством. Считалось, что короли сменяют друг друга не как разумные существа, а как животные, чисто биологически.

Отметим, что поначалу большинство радикалов не считали, что, например, американская модель «республиканизма» может быть перенесена в Европу. Во-первых, в то время было распространено мнение, что США на самом деле были не крупным современным государством, сравнимым с европейскими монархиями, а федерацией маленьких республик. Во-вторых, предполагалось, что их население, за исключением рабов, жило в условиях относительного равенства, не обременённое наследственной аристократией и феодальным прошлым. В-третьих, неограниченный доступ к земле и сельскохозяйственная самодостаточность означали, что на них не лежало «проклятие» крайних форм как богатства, так и бедности, столь характерных для европейских обществ. Возможно, именно Кондорсе перевернул общепринятый аргумент, который ассоциировал республику либо с древними, либо современными, но очень маленькими государствами, в которых большинство людей знает друг друга, заявив, что современный принцип представительства, неизвестный древним, идеально подходит для крупной коммерческой республики, ибо только эта форма может должным образом учитывать сложности современного разделения труда, требующего знаний, которые могут быть получены только из самых разных частей общества. Это совокупность практических знаний, которыми не может обладать ни один индивид. Таким образом, США были масштабированием того, чем Древние Афины были в миниатюре.

Классическая политэкономия исходила из ограниченности ресурсов. Решение проблемы, которое она предлагала, – разделение труда. Так возник технократизм А. Сен-Симона с его схемой «промышленная революция – техника – технология». Это развитие привело к тому, что недостатка в ресурсах больше нет. Проблема только в распределении. Из этого выросла идея социализма, одним из автором «утопического» варианта которого был всё тот же Сен-Симон. Надо только развивать науку и воплощать её в технике, так как у них нет убывающей отдачи, нет лимитов и пределов роста. В XX веке Ф. фон Хайек разглядел новую проблему: ограниченность познавательных способностей человека никуда не делась! В пределе технология выступает отражением общества, то есть, опять же, имеет ограничения, а потому разделение труда надо дополнить разделением знания! Технически это проблема того, как эффективно собрать разделённое и распределённое, рассеянное знание. Тут Хайек как раз ничего не стал изобретать, взяв за основу всё тот же Рынок. В рамках его концепции «дисперсии знания» Рынок выступает единственно возможным инструментом его концентрации. Поэтому неолиберализм – это «когнитивный либерализм». Если наука, которая была призвана решить проблему нехватки ресурсов, и которая, как предполагалось, производит избыток, не растёт автоматически, тогда необходимо развивать Рынок, который выступает единственно известным нам механизмом, позволяющим давать содержание научным гипотезам и теориям, но и одновременно при этом производить computation, то есть исчисление – проверку на работоспособность этих теорий на текущем этапе. Ведь что такое computation? Это эволюция в миниатюре!

На таком «свободном рынке» существует прямая связь между увеличением числа поставщиков на рынке и большей степенью свободы, предоставляемой покупателям, поскольку это не только снижает цену, но и заставляет покупателей уточнять свой выбор. Таким образом, Рынок по существу всегда выполняет образовательную функцию, неотъемлемую