Яуставилась в белый потолок – судя по неровным завиткам на штукатурке, маляр был любителем Ван Гога.

Итак, я потеряла кучу времени. Потеряла Карла. Снова.

Сломанная рука лежит на животе, в повязке. Она очень болит, и спина тоже – я несколько часов пролежала на кушетке в той же самой палате, где мне накладывали шину. Свет выключен, жалюзи закрыты, но сквозь пластинки пробивается немного солнца.

Вежливая медсестра, вколовшая мне дурман, сказала, что я могу полежать в смотровой до тех пор, пока она им не понадобится. Видимо, до сих пор не понадобилась.

Я пытаюсь вспомнить, что к чему. Перед тем как отключиться, я успела заполнить враньем и подписать целую стопку бланков. Еще я пообещала заплатить за медицинские услуги чуть позже, а вот это уже правда. Наверное.

Морщась и охая, пытаюсь встать. Приоткрываю дверь, вижу электронные часы над сестринским постом: 10.17 утра.

Забираю свою единственную на данный момент вещь – клочок бумаги. В коридоре всего один посетитель – спящий прямо на стуле могучий здоровяк. Он сложил руки на груди и громко храпит. Я выхожу на улицу и моргаю от яркого солнечного света. Боль в руке невыносима. Я стискиваю в ладони рецепт и лихорадочно соображаю, что у меня есть такого, что можно продать, а на вырученные деньги купить болеутоляющее.

И тут я слышу короткий гудок клаксона. Он напоминает тихое и вежливое тявканье Барфли, когда он чего-то просит.

На парковке, в пятидесяти ярдах от меня стоит белый пикап. Фары вспыхивают один раз. Потом второй. Я направляюсь в его сторону. Он медленно трогается в мою.

– Ну что, пришлось отрастить новенькую руку? – спрашивает Карл, как только я открываю дверь.

Примерно это же чувство, должно быть, испытывала Патти Херст – благодарность по отношению к человеку, который лишил ее всего. Первым делом я с удивлением замечаю на консоли свой пистолет, а на полу под сиденьем – сумочку.

Вторая новость – лежать Барфли теперь негде. Он сидит, весело высунув язык и часто дыша. Все заднее сиденье забито нашими сумками, автомобильным холодильником, скомканными спальными мешками, грязной одеждой и огромным открытым пакетом «Читос», который я не покупала. Кота нигде нет.

– Давно ты меня караулишь?

Карл пожимает плечами.

– В отель мы не вернемся?

– Шутишь?! А вдруг там засели головорезы на тачке? Они ведь явно хотели тебя задавить. Мне в отличие от тебя жить еще не надоело. Пора двигать.

– Они могли и за «Скорой» проследить. Может, они прямо сейчас за нами наблюдают.

– Разберемся.

Карл вручает мне розовую бумажку – из тех, которыми я помечала нужные страницы в его книге. Буквы и цифры, нацарапанные его рукой, скачут у меня перед глазами, словно блохи. Я пару раз моргаю, но все равно не могу ничего разобрать.

– Голова кружится? – спрашивает Карл. – Это номер той машины, которая тебя чуть не задавила. Я запомнил и записал. Пробить можешь? Есть такие знакомые?

– Почему ты так уверен, что это была не случайность?

– Слишком уж яростно заревел двигатель на повороте.

– Я сейчас ничего не соображаю, – говорю. – Мне нужны болеутоляющие.

Порывшись в сумочке, достаю бумажник. Вроде бы ничего не пропало. Я выкладываю на приборную доску немного наличных и нахожу липовое удостоверение личности с именем, которое указано в рецепте.

– Так, меня не будет минут двадцать – забегу в больничную аптеку.

Уже на улице я вспоминаю про спрятанные в номере деньги.

– А ты, случайно, ничего не находил в ванной?

– Две пачки наличных в рулоне туалетной бумаги. Они сейчас во внутреннем кармане твоего чемодана. Это все?

– Да.

Странно все-таки устроен его разум. Такие мелочи подмечает, а главного не помнит.

Я медлю, но все-таки задаю вопрос:

– Куда кота дел?

– Заплатил сотню хорошенькой официантке из «Пайсано», чтобы она подержала его у себя несколько дней. Обещал еще три сотни, когда вернусь. Сосис явно не создан для путешествий в отличие от Барфли.

– И где ты возьмешь триста долларов? – ехидно осведомляюсь (ну, не могу ничего с собой поделать!).

– А ты как думаешь?

Я все еще держу в руке бумажник с наличными. Не знаю, сколько моих денег осталось у Карла, но все же отсчитываю ему три сотни.

Ведь он за мной вернулся. Значит, и за котом вернется – по крайней мере можно тешить себя этой надеждой.

– Прежде чем ты проглотишь эти пилюли, я должен задать несколько вопросов, – мрачно говорит Карл.

– Валяй. – Принимаюсь зубами разрывать бумажный пакет из аптеки. – У тебя есть ровно шестьдесят секунд. На всякий случай: я не знаю, кто пытался меня задавить. Можешь не спрашивать.

Мы все еще сидим на больничной парковке: стекла опущены, двигатель выключен.

– Почему ты так спокойна?! – возмущается Карл.

– Я не спокойна. Мне тоже страшно. У тебя тридцать секунд. – Я пытаюсь открутить крышку с защитой от детей. Не вижу смысла рассказывать Карлу про двух громил из «Черного пони». И про то, что именно они скорее всего пытались размазать меня по асфальту.

– Я открою тебе пузырек при одном условии, – говорит Карл. – Ты позвонишь своему человеку.

– Какому еще человеку?

– У тебя явно есть связи, иначе как ты узнала обо мне? И откуда у тебя в багажнике был мой старый фотоаппарат? Я точно знаю, что полиция забрала его в качестве улики. Короче, продиктуй своему человеку номер этой машины, пусть пробьет. Нам нужна информация.

Выходит, Карл все-таки нашел Джорджа. Но почему не забрал? Я вспоминаю разбросанные по песку осколки объектива и тут же начинаю жалеть о содеянном. Слишком неосмотрительный поступок – камера могла понадобиться мне для переговоров. Но сейчас я мечтаю только об одном: приставить к виску Карла дуло своего пистолета.

– Я бы не хотела, чтобы… мои люди узнали, где мы находимся.

– Так позвони им и потом выбрось телефон в окошко. У тебя в рюкзаке еще два одноразовых мобильника как раз на такой случай.

Пока я лежала в больнице, Карл явно не спал. И не самородки пересчитывал. Он рылся в моих вещах!

– Давай кое-что проясним. Мы с тобой – не команда! – Я бросаю ему пузырек с таблетками.

– Звони, говорю! Я не отвинчу эту крышку и никуда не поеду, пока ты не позвонишь. А вести машину с переломанным крылышком ты не сможешь.

Карл достает из нагрудного кармана мой мобильник. Последний раз я видела его на асфальте. Однако он не сломался.