Карл в очередной раз замыкается в себе, причем это связано не столько с помутнением сознания, сколько со зверским голодом. Он отказывается говорить, пока я не принесу ему нормальной еды. Крекеры и яблоки – не дело. Затем он вспоминает про одно местечко, которое работает до глубокой ночи, потому что у Марфы собственный, весьма странный и непредсказуемый режим дня.

Травка заметно выветривается к тому времени, когда мы с Карлом подходим к его «местечку»: единственному столику для пикников во дворе крошечной пивной под названием «Планета Марфа». Посетителям также предлагается сесть в салоне старого автобуса или в яме, над которой соорудили вигвам. Мы заказываем тарелку сырных начос с двойной порцией халапеньо и две бутылки пива «Курс». Угощает Карл.

Он успевает смести половину начос, прежде чем замечает на столе книгу. Свою книгу. Со всех сторон торчат розовые листочки, которыми я перед выходом из отеля отметила нужные страницы.

Он проводит пальцем по заклеенному корешку и задерживается на словах «Путешествие во времени».

– Где ты это взяла?

– Не важно. Когда мне было восемь, я нашла у себя дома, под лестницей, копию твоего снимка.

Карл поднимает голову, прищуривается.

– Вот так новости! Что же ты раньше молчала? Теперь кое-что проясняется. Может, ты поделишься своими тайнами, а я – своими… Так и поговорим! Ладно? Колись: что за фотография? Что за дом?

– Всему свое время. Сначала твоя очередь. – Наконец я хоть немного владею положением. Это приятно. Может, позвать в игру и Уолта? Нет, у нас с Карлом что-то завязалось, нельзя это портить.

Он легонько поглаживает пальцем корешок.

– Кстати, я с удовольствием подпишу для тебя книгу – только обещай, что впредь будешь лучше с ней обращаться.

– На протяжении шести лет я просматриваю ее почти каждый вечер – пытаюсь тебя раскусить.

– Весьма почтен.

– Сейчас я покажу тебе несколько фотографий. Когда я открываю страницу, называй первое слово, какое приходит на ум.

Карл молча складывает семь кусочков халапеньо в башню и водружает ее на один чипс.

– Память можно встряхнуть, если показать человеку изображение, связанное для него с сильными эмоциями, – со знанием дела говорю я.

Поначалу я действительно так думала, когда выкладывала перед ним фотографии жертв и их родных. Но потом мне пришло в голову: а что, если он не испытывал по отношению к ним сильных эмоций? В таком случае что может быть значимее для фотографа, чем дело его жизни – картины, которые он сначала запечатлевал у себя в голове и лишь потом на пленке?

– Слово называть только одно? – уточняет Карл.

Киваю.

И показываю ему фотографию одинокого белого креста под мостом на 17-й улице Уэйко, где полицейские искали зарытый труп Николь Лакински.

– Первое слово, пришедшее на ум. Говори! – приказываю я.

– Барфли.

Надеюсь, бедный пес сейчас не воет во всю глотку на террасе «Пайсано».

– Твой ответ – Барфли?

– Ага. Мы там его нашли. Обожаю Барфли. Столько куча эмоций. Да, это мой ответ.

– Ты убил Николь Лакински?

– Меня оправдали.

Я перелистываю несколько страниц и показываю ему ветхий викторианский особняк в Калверте – место, куда убийца притащил тело Викки Хиггинс.

– Скелет, – говорит Карл, запихивая в рот очередной начо. – Ну, как мои дела?

– Под скелетом ты имеешь в виду тело Викки Хиггинс?

– Нисколько.

Открываю фотографию шаров, взорвавшихся ярким светом над пустыней.

Карл медлит.

– Мы же только что там были! – нетерпеливо говорю я. – Первое слово, говори!

– Если уж быть совсем честным, – гнусавит Карл, – мне пришло на ум выражение «чушь собачья». Это считается?

– Ты закопал в пустыне убитую девушку? Ту самую, чей ключ носишь теперь на шее? – Или, может, еще кого-нибудь?

– Нет. Кстати, не знал, что ты заметила ключ. А забавная игра!

Дрожащими пальцами я открываю следующий разворот. Искаженное криком лицо в водах Мексиканского залива. Сто лет спустя после великого Галвестонского урагана Виолетта Сантана пришла на этот пляж повеселиться с друзьями. С тех пор ее никто не видел.

– Печаль, – говорит Карл. – Таков мой ответ. Даже не описать словами, как это печально. Расскажешь о самом печальном событии своей жизни?

– Это платье принадлежало девушке по имени Виолетта? – Меня так и подмывает нарушать правила игры.

– Откуда мне знать? Я просто нашел в воде эту тряпку. И кстати, неплохо подзаработал на фотографии – мне даже стало немного совестно. Большую часть тех денег я перевел в исторический фонд Галвестона – на реставрацию архитектурных памятников. Они же получают все авторские отчисления за этот снимок.

Совестно, говоришь? Уже почти полночь. Я открываю «Девушку под дождем».

– Первая ассоциация?

– Первая.

– Да, да, мы ведь давно играем, пора бы запомнить.

– Нет, «первая» – это ответ. Она первая, к кому я был неравнодушен, и потому до сих пор меня преследует. Сейчас она, кстати, тоже на террасе – обсыхает и треплется с Уолтом. Поэтому я оттуда сбежал.

Карл двигает мне тарелку с чипсами – их осталось пять штук.

– А теперь сыграем в мою игру. Называется «правда или начо». Если не хочешь отвечать на вопрос – съедаешь один чипс. Отвечать можно как угодно, необязательно одним словом. Готова?

– Сейчас моя очередь задавать вопросы!

– Какая досада. Зачем ты всем врешь, что я – твой отец?

Пожимаю плечами.

– Просто так было проще выкрасть тебя у миссис Ти. И это объяснение ни у кого не вызывает лишних вопросов.

– Правда или начо: как умерла твоя сестра? Ее застрелили? Зарезали? Задушили? Утопили? – Он четко, с расстановкой произносит каждое слово.

– Тело до сих пор не нашли, – шепотом отвечаю я. Вот зачем, спрашивается? Зачем я вообще ему отвечаю?!

– Сочувствую. – Он дает мне книгу. – Какую фотографию ты нашла у себя дома?

А вот это правильный поворот. Я судорожно листаю страницы, открываю нужную и показываю Карлу.