– Жена поселившегося здесь железнодорожного чиновника выбрала название из книжки. Но никто точно не знает, какую книгу она читала.

Ну-ну. Это ты, конечно, помнишь.

– Поворачивай, – резко командует Карл. Восемь миль назад я в очередной раз села за руль и с тех пор без конца выслушиваю его указания касательно того, как найти «Пайсано» – старинную гостиницу и памятник архитектуры неподалеку от здания городского суда. Карл заявил, что мы просто обязаны там заночевать. Во время своих фотографических паломничеств он всегда останавливался именно в «Пайсано».

Теперь он тычет куда-то пальцем. Среди черной пустыни возникает оазис белых огней.

– За «Пайсано» плачу я, – совершенно невозмутимо произносит Карл. – И о том, чтобы нас пустили вместе с Барфли, тоже я позабочусь. Ты выспись, а утром увидишь, как прекрасна Марфа.

Я не сказала Карлу, что уже бывала в этом сюрреалистичном, богемно-хипстерском городке посреди пустыни. Я прочла о Марфе в «Техас мансли» и «Нью-Йорк таймс» – газете, которую наверняка смогу найти утром в какой-нибудь местной кофейне, где подают кофе под названием «Вива ла феминиста».

Я знаю все про художественное движение Дональда Джадда: в 1970-х он уехал из Нью-Йорка и начал воздвигать среди техасской пустыни свои грандиозные арт-объекты.

Ряды алюминиевых ящиков на старом оружейном складе превращаются в абстрактное сияющее зрелище удивительной красоты – смотря под каким углом падает на них беспощадное техасское солнце. Вот уже почти пятьдесят лет эти ящики играют здесь с ослепительным светом.

Я знаю все про магазин «Прада», возведенный посреди пыльного ничто. В витринах стоят настоящие сумки и туфли, но на самом деле это не магазин, а гигантская скульптура, которой, по замыслу художника, суждено постепенно слиться с пейзажем.

Жуть, правда?

И на лице Карла сейчас такое же жуткое выражение. Он возится со своим «Никоном», хотя вокруг стоит кромешная тьма – лишь тускло светится голубым приборная доска.

– Только не спускай затвор, – говорю я.

Тот самый бывший парень, упрекнувший меня в суицидальных наклонностях, однажды завез меня в Марфу. Вообще-то мы ехали в национальный парк «Биг-Бенд», но по дороге он хотел взглянуть на гигантские скульптуры Джадда и встать где-нибудь с палаткой – «подальше от языческих огней и хипстерских латте».

Мы остановились в живописном загородном трейлер-парке, где на пыльной твердой земле выстроились кружком сдаваемые в аренду автофургоны, похожие на стильные деревянные кубики пастельных оттенков. Тогда я уже начала заниматься с тренером, и мой парень заметил первые синяки.

Он готов был порвать со мной, потому что я не признавалась, откуда они. Примерно на середине подъема в гору «Биг-Бенда» я частично раскрыла карты. Он заорал, что мне «жить надоело». Его слова нашли отклик. И до сих пор находят.

Мой тренер, разумеется, всецело одобрил наш недельный поход по выжженным землям и коварным каньонам. Наказал ежедневно выпивать по галлону воды, если мне жизнь дорога.

Кажется, это было лет сто назад. В другой жизни. Когда я паркую пикап во дворе мерцающего гирляндами «Пайсано», меня накрывает необъяснимое безразличие. Карл без проблем договаривается с администраторами насчет Барфли – попросту выкладывает на стойку три стодолларовые купюры со словами: «Бедному песику моей дочери прострелили зад».

Свободный номер всего один и называется «Люкс Рока Хадсона». Нам любезно рассказывают, что знаменитый американский актер жил здесь в 1956-м, когда снимался в «Гиганте». Барфли и коту разрешили спать за дверью номера, на просторной общей террасе второго этажа, которая начинается прямо от застекленных французских дверей.

Сам люкс оказывается изрядно потрепан, но по-хорошему: эдакое ретроочарование. Одну стену едва ли не целиком занимает огромный старинный камин из белого кирпича. В воздухе едва ощутимо пахнет золой и пылью. Есть небольшая кухонка, которой мы не воспользуемся, две уборные и одна спальня без дверного замка.

Прежде чем я успеваю поднять эту тему, Карл заявляет, что они с Уолтом и зверями поспят на улице, в спальных мешках.

– Можешь запереть двери, если хочешь, – говорит он. – Впрочем, ты и так это сделаешь.

Как только он закрывает за собой стеклянную дверь, на меня накатывает невыносимое одиночество. Площадь пустыни Чиуауа равна 200 000 квадратных миль, и львиная ее доля приходится на Мексику. Я готова почти на все, но и у меня есть пределы. Колесить по пустыне в компании двух покалеченных животных и серийного маньяка в надежде вернуть ему память – это уже абсурд. Я на такое не подписывалась.

Сквозь стекло я вижу, как на террасе суетится и расстилает спальные мешки Карл. Наконец он падает в одно из уличных кресел и затихает. В темноте загорается знакомый огонек. Можно даже не спрашивать, где он взял траву – мы же побывали в Остине, настоящем растаманском рае.

Интересно, сколько у Карла осталось моих денег – и трудно ли будет выкрасть их обратно? Хорошо хоть мне хватило ума стащить у него запасные ключи от машины и спрятать их в колесной нише.

Вздохнув, достаю из рюкзака крекеры с арахисовой пастой и пару яблок.

Когда я распахиваю французские двери, моему взору предстает безмятежная картина: гирлянды освещают террасу теплым светом, а кот мирно сидит на подоконнике, глядя в темноту на что-то, что видят одни только кошки. Барфли свернулся калачиком на спальном мешке.

Карл моментально оборачивается на скрип дверной ручки. Он подставляет мне стул, и я молча сажусь. Предлагаю ему яблоко. Он протягивает мне косяк. Я откидываюсь на спинку стула и делаю первую затяжку.

– Дурь называется «Белая вдова», – докладывает Карл. – И надо сказать, она просто душка!

Лишними вопросами я не задаюсь – например, почему мне так трудно прикасаться к Карлу, но совсем нетрудно подносить к губам его слюну, его ДНК. Почему я продолжаю холить и лелеять этого старика, словно прихотливый цветочек.

Две затяжки – и мой разум выходит на новую орбиту.

– Бывают иные встречи, совершенно даже с незнакомыми нам людьми, которыми мы начинаем интересоваться с первого взгляда, как-то вдруг, внезапно, прежде чем скажем слово, – говорит Карл.

Хоть бы он замолчал.

Я закрываю глаза и взлетаю. Мимо пробегает промокшая до нитки девушка, а Карл стоит за деревьями и смотрит. Красотка на пустынной дороге просит подвезти ее до города. Две маленькие девочки пропадают в лесной глуши. Николь качает на качелях своего сына. На стены старого викторианского особняка брызжет кровь. У кромки воды еще видны следы Виолетты.

Моя сестра с улыбкой крутит педали велосипеда. Она была такой циничной – и такой милой.

Косяк падает из моих рук на пол. Карл нагибается и поднимает его.

– Это Достоевский, – говорит он. – «Преступление и наказание». Прекрасные слова. Я бы даже сказал, мой девиз. Именно так я обычно делаю выбор. Решаю, кто достоин вечной жизни. На пленке и фотобумаге, разумеется.