– С днём рождения, – тихо сказал ему Аскольд.

«День рождение… 16 лет – поняла Майя».

Тяжело с энтузиазмом встречать день рождение, понимая, что каждый прошедший год приближает тебя к лишению сердца. Любой праздник тут будет горек.

Никита пристально посмотрел на закутанную в ткань Майю и перевел удивленный взгляд на друга.

– Это кто?

– А… Это… Это моя кузина. Дальняя. Маринелла… Маринелла Л’Синицина… Да, она самая.

– Л’Синицина?

Никита недоверчиво всмотрелся в Майю, склонив голову к плечу. Майя подняла на него глаза, которых парень не мог видеть и заметила выражение беспроглядной подавленности на его лице. Было что-то новое в лице Никиты – он, казалось, выглядел старше, чем обычно. Взгляд Майи скользнул по его руке и не обнаружил наручных часов.

«Он одумался – на Майю нахлынула волна облегчения».

Вопреки всему она всё ещё тепло относилась к Никите,

– Я знаком с Л’Синицинами. У них три сына и ни одной дочери.

– Это другие Л’Синицины, – снова соврал Аскольд, а кончики его заостренных как у эльфа ушей покраснели, кожа на шеи пошла красными пятнами.

– Чего она молчит всё время? – докапывался Никита.

– Она очень скромная. Стесняется.

Майя закивала головой в знак подтверждения.

– Ну ладно, – Никита не поверил другу, но пытать его расспросами не стал.

– Как ты после всего что… – Аскольд обвёл взглядом алые декорации.

– Нормально, – отрезал Никита таким тоном, который не предполагал дальнейших расспросов, – Сэл только возомнила себя мамочкой.

Майя крепко сжала кулаки.

– Она переживает за тебя. Ведь она любит…

Аскодьд не успел закончить начатую фразу – Майя не удержалась и пнула его ногой в лодыжку.

– Ай.

Поступок Майи не остался для Никиты незамеченным.

– Что-то не так? – спросил Никита, обращаясь к Майе-кузине.

– Всё так, – заверил Аскольд, – просто моя кузина… Мария…

– Она же Маринелла, нет?

– Да, Маринелла. Она считает такие темы неприемлемыми в светском обществе.

– Ладно, я пошёл. Развлекайтесь. Особенно Вы, Маринелла! – Никита сделал ударение на последнем слове и ушёл.

Заметив, что Аскольд увлёкся беседой с какой-то девушкой, Майя оторвалась от него, выскочила в пустой коридор и скинула с себя тяжёлую ткань, в которой было жарко, душно и неудобно.

– Кузина Маринелла, вы что-то обронили, – раздался за спиной Майи знакомый голос.

Майя тяжело вздохнула, обернулась и увидела перед собой Никиту.

– У тебя вредная привычка без разрешения вторгаться на чужую территорию, принадлежащую моей семье? Ты понимаешь, что тебе нельзя здесь находиться. Если Полуночник узнает, что ты сбежала…

– Мне уже глубоко плевать. В мире существует как минимум четыре человека, мечтающих о моей смерти. С тобой пятеро.

Никита не ответил.

– Майя Л’Сазонова, какой сюрприз.

Перед Майей и Никитой возник Димитрий Л’Горностаев. Он ничем не изменился с тех пор, как Майя видела его в последний раз. Его темные русые волосы с проблеском седины были зачесаны назад, а тело, привыкшее к охотничьей свободной одежде, некомфортно чувствовало себя в бордовом жилете с черными узорами и цилиндре. Блуза с кружевным жабо и изумрудной крупной брошью посередине горла душила его. Его жёлтые кошачьи глаза так и вперились в Майю.

– Знаете, вы гостили у нас долгое время, но у меня так и не нашлось времени показать вам мою любимую комнату. Пойдёмте.

Майя переглянулась с Никитой. Тот взглядам намекнул на то, что идти придётся.

Они пересекли гостиную Ликов, прошли сквозь кабинет Димитрия и вошли в длинную комнату ломанной формы, напоминающую тропический лес.

На стенах среди лиан висели ружья, арбалеты, охотничьи пистолеты. На полу около камина, замаскированного под ствол секвойи, застыли, готовясь к прыжку две дюжины церберьерских доберманов. Майя было отпрянула назад, но поняла, что это лишь чучела чудищ. Но подойдя ближе Майя чуть не рухнула в обморок. На неё смотрело чучело человеческого существа. Это был пожилой мужчина, чьё лицо было изрезано шрамами с синими нитями внутри. Табличка гласила, что его звали Франциск тетра Главколит.

Никита осторожно, но настойчиво схватил Майю за запястье, как бы напоминая, что он рядом.

– Это… это масколикий? – Майя пыталась произнести вопрос без дрожи в голосе. Получалось плохо.

– Да! – довольно произнёс Димитрий – последний масколикий, которого поймал мой род. Когда-то мы были наёмными охотниками. Нас нанимали, чтобы истребить этих тварей.

– Вы его… убили?

– К сожалению, нет. Его убили более 250 лет назад. Я не застал те прекрасные времена. Мой конёк – чёрно-бурые подземные лисы.

Димитрий Л’Горностаев внимательно наблюдал за Майей. Майя, стараясь сохранять бесстрастное выражение лица, уселась на одно из кресел.

«Он всё знает, – накручивала себя Майя, – О том, что Л’Калинова – моя мать. О том, что она масколикий. Он может с минуты на минуту спустить церберьеров или позвать ядоязыких. Или и тех и других разом.

– Что у вас за шрам на щеке? – спросил Димитрий Л’Горностаев, приглядываясь к Майе.

– Н… Ничего. Это так… Я с велосипеда упала – Майя прикусила губу, поняв какую глупость сморозила.

– Такие странные шрамы, с голубыми нитями внутри бывают только у одних существ… – Димитрий нацепил на нос монокль и начал всматриваться в лицо девочки.

Майя тревожно сглотнула, сжимая кулаки, сердце трепыхалось. Она готова была вскочить и выбежать, если бы не знала, что Л’Горностаев спустит на неё стаю церберьеров.

– Она слишком глупа для масколиких. – Встрял в разговор Никита.

Димитрий Л’Горностаев внимательно переводил взгляд с Никиты на Майю и обратно. Он не поверил ни единому слову, но продолжать не стал. Димитрий нехотя отпустил их.

Выйдя в коридор, Никита облокотился на противоположную стену и, схватившись руками за голову, сполз вниз по стене. Он будто и не замечал Майю погруженный в свои мысли. Майя не знала, как и о чем теперь с ним говорить после признания в любви и позорного раскрытия своей сущности масколикого.

– Мне жаль… жаль, что так случилось с твоей мамой.

– Спасибо.

Майя потупилась, а на глаза навернулись слёзы. Она не могла спокойно разговаривать с Никитой, зная о своей причастности к этому инциденту.

– Это из-за тебя, – ответил Никита.

– П… Почему из-за меня?

У Майи всё похолодело. Как Никита догадался про брошку. Не мог же.