С тревогой братия Соловецкого монастыря наблюдала за приездом посланников из Москвы. Уже понимали – не к добру.

Глава комиссии, опричник, князь Василий Темкин-Ростовский, сидел на носу лодки и глядел на выплывающие из холодного тумана очертания монастыря. Поклонный крест, два года назад провожавший Филиппа, встречал ныне незваных гостей. Суздальский епископ Пафнутий и архимандрит Андроникова монастыря Феодосий почтительно перекрестились, увидев его. Темкин-Ростовский, отвернувшись, сплюнул в воду.

Паисий, верный ученик Филиппа, ставший игуменом монастыря, велел братии почетно встретить гостей и во всем им угождать. Темкин-Ростовский, уставив руки в свои широкие бока и почесав окладистую бороду, по-хозяйски оглядел двор монастыря. Приехавший с ним дьяк Дмитрий Пивов, худощавый, высокий и плешивый, всюду следовал за опричником. Пафнутий и Феодосий были мрачны, уже понимали, для чего их послали сюда.

Паисий пригласил гостей отобедать за своим столом. Чавкая и рыгая, Темкин-Ростовский неспешно и чинно покончил с пищей и, едва отодвинув пустое блюдо, начал спрашивать игумена о Филиппе. Пивов, также отложив блюдо с объедками, был готов записывать.

– Что же мне поведать о нем? Будучи игуменом, Филипп дни проводил в работах, а ночи в молитвах, – отвечал Паисий, опустив очи.

– А ты подумай, – опричник ближе подвинулся к нему, – подумай да вспомни, как Филипп, попирая веру православную, занимался языческим колдовством…

Паисий вздрогнул и побледнел – обвинения в колдовстве были слишком серьезны и непременно оканчивались казнью преступника. Не в силах что-либо ответить, он молчал. Молчали и Пафнутий с Феодосием, даже к еде не притронулись. Опричник, вытерев о скатерть жирные руки, спросил со вздохом:

– Ну, чего ты хочешь? В Соловках всю жизнь просидеть, кости на этих ветрах морозить? Или же власти хочешь? А?

«Вот он, змей-искуситель, Господи! Да не испытывай меня!» – подумалось Паисию.

– Епископом станешь, – шепотом проговорил Темкин-Ростовский. – Дело за малым. Обличи Филиппа да подговори монахов своих подтвердить твои слова. И только! Филиппу и так уже конец, он в ссоре с государем, отошел от дел, бросив народ свой в столь тяжкое время. Ему этого не простят. А ты тем временем устроишь себе хорошую службу. Ну или же погубишь себя… Выбирай, игумен!

Паисий хмурился и молчал. Темкин-Ростовский глядел на него, усмехаясь. Было видно, что боится его, смущается Пафнутия и Феодосия, но клюнул! Нужно еще немного времени, дабы снова надавить. Сломается, согласится!

С вечера того же дня начались допросы монахов. Но из братии, верной своему бывшему игумену, было непросто что-либо вытянуть. На допросах присутствовали Пафнутий и Феодосий, Пивов все тщательно записывал – скрип пера не умолкал.

Темкин-Ростовский устал от их упорства, все больше гневался и переставал смирять свою злость – кричал на молчаливых монахов, тягал их за рясы, бил в плечи кулаком. Феодосий, смущаясь и пугаясь, опускал глаза, Пафнутий же наконец не выдержал:

– Охолонь! С божьим человеком говоришь!

Опричник обернулся к нему и, брызгая слюной, крикнул ему в лицо:

– Божьи люди покрывают колдуна и преступника, стало быть, тоже понесут наказание!

– То не тебе решать! – повысив голос, ответил Пафнутий. Молодой монах, которого допрашивали тогда, поднял испуганные глаза и, силясь унять колотившую его дрожь, сказал, что готов признать все обвинения против Филиппа.

– Господи, дай пережить сие, – прошептал Пафнутий и перекрестился.

Допросы продолжались, но ничего путного из показаний не удалось собрать воедино.

– Пиши, что этот видел Филиппа за молитвой языческому богу. Добавь, что игумен постоянно отлучался из монастыря на молитву и братия, проследив за ним, увидела сие… А этот, пиши, ведает о блуде митрополита, – говорил Темкин-Ростовский Пивову, вытирая испарину со лба. Дьяк, сгорбившись, послушно записывал каждое слово.

Когда показаний было достаточно, Темкин-Ростовский первым поставил в грамоте свою подпись. Феодосий, приняв из его рук бумагу, так же быстро подписался, словно поскорее хотел, дабы все закончилось. Настала очередь суздальского епископа. Пафнутий долго читал написанное, хмурился.

– Подпиши, отче, – не выдержал Темкин-Ростовский, но сказал мягко, насколько мог. Пафнутий небрежно бросил грамоту на стол:

– Я за этим подписываться не стану!

Феодосий испуганно покосился на него, дьяк Пивов смущенно опустил глаза. Темкин-Ростовский побледнел от злости.

– Молю тебя, подпиши, и поскорее уедем отсюда, – прошептал Феодосий, но Пафнутий, покачав головой, ответил:

– И без подписи моей все решено. Грех такой брать на себя не стану!

Утром следующего дня следственная комиссия покидала обитель, увозя с собой не только выпытанные угрозами показания, но и самого игумена Паисия, а с ним несколько запуганных монахов. Их провожал все тот же поклонный крест. Паисий хотел было перекреститься, но рука словно онемела, и он, отвернувшись, зажмурился – в глазах игумена стояли слезы.

* * *

На заседании земской Боярской думы с раннего утра было шумно. Сидели, изнывая от духоты. Расстегивали вороты кафтанов, обнажая толстые красные шеи. Мстиславский и Бельский на сей раз не в отъезде и возглавляют Думу. Молвили о том, что над Филиппом будет учинен суд, для этого в скором времени соберется Освященный собор, и ни государь, ни бояре не вправе будут вмешаться. Как же не вовремя все это, как не вовремя! Им нужен был сильный духовный пастырь, который смог бы хоть немного обуздать государя в эти страшные дни, когда каждый боярин мог стать жертвой опричников, будучи уличенным в измене. Слишком много голов уже слетело, поредела Дума, и теперь каждый из них, легко ранее устраивавший заговоры, опасался лишнее не только сказать, а даже подумать! О боярине Челяднине с начала года никаких известий, и тогда вопрос о нем поднялся тоже.

– Боярин, стойно главному изменнику, сидит под арестом в Полоцке и ждет решения государя, – уклончиво отвечал Мстиславский.

– Коли его уже многие признали изменником, чего о нем говорить? – вмешался Бельский. Некоторые бояре усмехнулись, опустили глаза – ведали, что и сам Бельский желал участвовать в свержении Иоанна, но боялись говорить что-либо против знатного князя.

Но обсуждать и вправду было что. Турецкий султан решил воспользоваться сложным положением России и отобрать Астрахань. Впервые в истории началась Русско-турецкая война. Султан подбивал Девлет-Гирея обрушить все силы на общего противника, но, как сообщали послы, крымский хан не хочет, чтобы Астрахань досталась Османской империи, и потому медлил. Это было на руку Москве, появилось необходимое для подготовки к войне время, но как воевать с турками, пока еще не знал никто.

Одновременно в Ливонии гетман Ходкевич начал наступление на русские крепости, но безуспешно – местные воеводы (видимо, встревоженные казнями) хорошо держали оборону.

Шум смолк, когда в думную палату вошли два вооруженных опричника. Бояре изумленно глядели на них, кто-то