не о том, что не увидит кровавой расправы (чего и сам не хотел видеть), а о том, что отец не уделяет ему должного внимания. С раннего детства он привык к тому, что Ивана готовили к царствованию, а ему, Феденьке, оставалось лишь книги духовные читать.

Старший царевич вышел из покоев брата с надменным, насмешливым видом. Но Феденька не умел злиться и обижаться – читая Псалтырь, он давился слезами, лишь в молитвах находя успокоение…

На площадь привезли закованного в цепи пожилого Ивана Пронского, которого, так же как Щенятева, не спасли монастырские стены. Припомнил ему бирюч в чтении смертного приговора и как он с Михайлой Глинским в Литву убежать хотел, и как отказался царевичу Дмитрию присягать в дни болезни государя. Заслуги же его ратные словно в небытие канули. Герой взятия Казани, участник многих походов и защитник земли русской еще со времен малолетства Иоанна ныне стоял перед царем, боярами и народом полуголым, в разорванном тряпье, испачканном кровью, трясущийся от холода, с опущенной головой. Ветер трепал его поредевшие спутавшиеся седые волосы и бороду.

Укутавшись в шубу из черного соболя, Иоанн сидел в высоком кресле на специально возведенном для него помосте, устеленном богатыми цветастыми коврами. Рынды и опричники охраняли его со всех сторон. Рядом в кресле, более низком, сидел царевич. Царь обвел глазами площадь. Все меньше народу приходит глазеть на казни – пресытились кровью и смертью. Никто не выкрикивает бранных слов, никто не торопит палача – площадь безмолвно наблюдает.

Малюта, стоявший за креслами царя и царевича, почувствовал себя неловко, показалось, что представление, устроенное им, пришлось не по нраву главному зрителю. Зато пристально за всем наблюдал царевич. В трепетном ожидании кровавого зрелища следил он за приготовлениями к казни, вцепившись крепко пальцами в подлокотники. Бледность выдавала его волнение.

Бирюч кончил зачитывать приговор, свернул грамоту и испарился. Эшафот и скамью, на которую уже вниз животом укладывали осужденного, припорошило снегом. Палач дорвал одежду на Пронском, обнажив его широкую спину, покрытую ссадинами и синяками. Собирались сечь кнутом, у которого, по всей видимости, в ударный ремень были вплетены небольшие железные лезвия.

Свист и щелчок от первого удара эхом разнеслись по площади. Пронский невольно вскрикнул. Затем кричал уже меньше. Вскоре из исполосованной спины хлынула кровь – царевич в кресле подался вперед, Иоанн с довольной ухмылкой покосился на сына.

Вскоре Пронский уже не кричал, лишь вздрагивал после каждого удара. Уставший палач сменился другим. Вместо спины у осужденного было кровавое месиво, кровь забрызгала весь заснеженный эшафот.

Холодало. Кутаясь в шубу, Иоанн встал с кресла и сказал сыну:

– Морозно. Пойдем!

Они уходили, а на безмолвной площади все так же свистела плеть.

– Он умрет? – осведомился царевич, нахмурившись.

– Умрет, – заверил его Малюта, семенящий за спинами царя и его сына. – Там еще два палача ждут, дабы всыпать ему по двадцать плетей!

О потере Изборска Иоанн узнал вечером того же дня. Гонец, принесший эту весть, едва не умер от обморожения – тут же увели его растирать жиром и откармливать.

Следом царю донесли еще одну тревожную весть – в Швеции свергнут король Эрик, причем переворот организовали его младшие братья – Юхан и Карл. Юхан, муж Екатерины Ягеллонки, которую жаждал заполучить Иоанн, находился до этого в заключении, а теперь же стал шведским королем. Это означало одно – и без того хрупкий мир со Швецией обязательно рухнет, начнется война, ибо, помимо личной неприязни между Юханом и Иоанном, появившейся из-за роковой Екатерины, у Швеции и России были свои территориальные претензии друг к другу.

И вот в приемной палате сам царь и наследник (Иоанн стал приучать старшего сына к делам) принимают дьяка Висковатого в присутствии Афанасия Вяземского.

– Послов наших оскорбили, ограбили подчистую. Подворье посольское ограбили, порушили. Господь уберег их жизни от резни, ибо сторонников свергнутого Эрика нещадно убивают, – докладывал Висковатый, сведя у носа седые густые брови. И он, и все присутствующие видели и чувствовали, как ярость, кою так боялись все, мигом охватила Иоанна.

– К Изборску пошлите Михаила Морозова! – раздувая ноздри от гнева, говорил царь. – Пущай возьмет его с меньшими потерями! Нельзя нам войско терять! В Швецию же отправьте наших людей, пусть подготовят побег Эрика в Москву… Не смог сам удержаться на престоле, так мы его хоть гвоздями к трону прибьем!

– Может, и земли кое-какие у шведов взамен возьмем? – предложил Вяземский.

– То дело десятое, – осадил его смело Висковатый. – Тут, государь, не сегодня-завтра Польша с Литвой объединятся, переговоры уже идут. Единственное, что мешает их воссоединению – главенство одних над другими. И если, государь, сие свершится, воевать помимо Литвы придется еще и с Польшей…

Иоанн тяжело глядел в пол, на висках и лбу его вздулись вены. Все рушилось на глазах. От военного успеха в начале войны не осталось и следа. Война с Литвой затянулась, теперь еще и Польша. В Швеции сменилась власть, и Юхан не упустит возможности биться за земли у Балтийского моря. Но пока он все еще в состоянии войны с Данией и Польшей – это поможет выиграть время. Кроме того, было известно, что на Астрахань вскоре начнется поход крымской орды и турецких войск. На том участке требовался опытный воевода. Было решено отправить в Астрахань уже пожилого, но матерого воеводу Петра Серебряного…

Когда Вяземский и Висковатый ушли, он все еще думал о свержении Эрика младшим братом. Снова братская измена! Господи, знак ли какой даешь? Ведь не допустишь поругания державы православной! Владимир, крамольник, и мать его, Ефросинья, все еще опасны для него, законного правителя, помазанника Божьего! Господи, вразуми!

– Батюшка? – обеспокоенно окликнул его царевич. Иоанн опомнился, взглянул на сына, даже немного просветлел. Вот кто его не предаст! Вот сколько любви в этих глазах! Настиных глазах… Царь погладил сына по волнистым темным волосам и молвил:

– Никогда не прощай крамольников! Ибо и с тобой будет как со шведским королем! Никому не прощай, даже брату!

Эти слова глубоко засели в голове Ивана. Когда отец отпустил его, он уверенным шагом направился в покои брата и застал его, как водится, за чтением.

– Все в иноки себя готовишь? – усмехнулся Иван и, одну руку уперев в бок, стал осматривать расписные потолки покоев.

– Батюшка не берет меня на приемы, – мягко, немного запинаясь, отвечал Федор.

– А знаешь, что батюшка молвил мне? – горделиво вопросил Иван. – Нельзя прощать крамольников! Когда я стану царем… Ты наверняка станешь удельным князем! Так вот, ежели ты станешь крамольничать супротив меня…

Последнюю фразу Иван почти