– Если бы он совершил убийство, его бы повесили, несмотря на его герцогство.

– Я не знаю, как это могло бы произойти, – поколебавшись, сказал лорд Альфред. – Я не могу себе представить, чтобы мой дедушка совершил убийство.

– Но его бы повесили, я могу вас заверить. Хотя это и очень маловероятно, даже невозможно, как нам с вами может показаться, закон для него тот же, что и для других. Почему все остальные законы не должны быть такими же?

– Но это было бы убийством.

– Каково ваше представление об убийстве?

– Убиваю людей.

– Тогда вы тоже убийцы, которые разгуливают с этим вашим огромным орудием ради того, чтобы убить много людей.

– Мы еще никогда никого из него не убивали.

– Вы не меньшие убийцы, если у вас есть намерение убить. Являются ли убийцами солдаты, которые убивают других солдат в бою? Убийца – это человек, который убивает незаконно. В нашем же случае, все было бы сделано законно, и я боюсь, что если бы ваш дедушка жил среди нас, его пришлось бы сдать на хранение, как и всех остальных.

– Нет, если бы там был сэр Фердинандо, – сказал юноша.

Я не мог продолжать объяснять ему, что он таким образом уклонился от своего старого аргумента о герцоге. Но я почувствовал, что новая трудность возникнет из-за чрезмерного почитания, оказываемого определенным персонам. Как бы обстояло дело в Англии с королевской семьей? Было бы необходимо исключить их вплоть до самых крайних двоюродных братьев, и если так, то насколько большое количество двоюродных братьев сразу появиться! Я опасался, что установленный срок может быть хорош только для республики, в которой нет классов, резко отличающихся от своих низших собратьев. Если это так, то, возможно, было бы неплохо, если бы я поехал в Соединенные Штаты и там начал преподавать свое учение. Ни одна другая республика не была бы достаточно сильна, чтобы противостоять тем предрассудкам с головами гидры, которыми подкрепляется невежество всего мира.

– Я не верю, – продолжал юноша, подводя разговор к концу, – что кто-либо на этом корабле мог бы взять моего дедушку и хладнокровно убить его.

По пути в Англию я был несколько раздосадован, обнаружив, что люди на борту, матросы, кочегары и стюарды, считали меня самым жестоким человеком. Предрассудки людей этого класса настолько сильны, что кажутся абсолютно непобедимыми. Необходимо, чтобы возникла новая раса, прежде чем будут искоренены предрассудки. Они были достаточно вежливы по отношению ко мне лично, но всех их учили, что я сторонник убийства стариков, и они относились ко мне со всем тем ужасом, который современные народы испытывают к каннибализму. Однажды я услышал перешептывание между двумя стюардами.

– Он убил бы того старика, который поднялся на борт, если бы мы не подоспели как раз вовремя, чтобы помешать ему.

– Не своими же руками, – сказал слушавший младший.

– Да, своими собственными руками. В этом-то все и дело. Он бы не позволил, чтобы это сделал кто-то другой.

Так они расценили жертву, которую я решил принести в жертву вопреки своим чувствам по отношению к Красвеллеру. Я, без сомнения, предположил, что сам воспользуюсь ланцетом, чтобы уберечь его от любого менее дружеского прикосновения. Впоследствии я полагал, что, когда пришло бы время, я оказался бы неспособным провести процедуру. Естественная слабость, сопутствующая моим чувствам, взяла бы верх. Но теперь это обещание, некогда данное с такой болью и с тех пор, как я думал, забытое всеми, кроме меня самого, вспомнилось мне как доказательство дьявольской бесчеловечности моего нрава.

– Я предполагаю, что они думают, что мы собирались их съесть, – сказал я однажды Кросстрису.

Постепенно он стал моим близким другом, и ему я поведал обо всех горестях, которые обрушились на меня во время путешествия из-за невежества окружающих меня людей. Я не могу похвастаться, что мои доводы хоть в малейшей степени повлияли на его мнение, но у него, во всяком случае, хватило ума понять, что я не кровожадный каннибал, а человек, движимый истинным чувством филантропии. Он знал, что моей целью было творить добро, хотя и не верил в то, что такое добро должно воплощаться.

– Вы должны это перетерпеть, – сказал он.

– Вы хотите сказать, что, когда я приеду в Англию, ко мне будут относиться с такими же чувствами?

– Да, по моему представлению.

В Кросстрисе была честность, которая никогда не позволяла ему смягчать выражения.

– Это будет трудно вынести.

– Первым реформаторам приходилось переносить такие лишения. Я точно не помню, что именно Сократ хотел сделать для своих неблагодарных собратьев-смертных, но они так плохо думали о нем, что заставили его проглотить яд. Вашему Галилею пришлось нелегко, когда он сказал, что Солнце не вращается вокруг Земли. Надо ли идти дальше Иисуса Христа в качестве примера? Если вы не в состоянии выносить подобные инциденты, вам не следует браться за это дело.

Но в Англии у меня не будет ни одного ученика! Некому было бы утешить или ободрить меня! Разве не было бы хорошо, если бы я бросился в океан и покончил с таким неблагодарным миром? В Британуле знали мой истинный характер. Там я получил признание благодаря нежному и любящему сердцу. Никто там не думал, что я хочу съесть своих жертв или что мне доставит удовольствие проливать их кровь собственными руками. И весть, столь искажающая мои мысли, достигла бы Англии раньше меня, и у меня там не было бы друга. Даже лейтенанта Кросстриса я больше никогда не увижу после того, как сойду на берег. Тогда мне впервые пришла в голову мысль, что я вообще не нужен в Англии, что меня просто должны были увезти из моего собственного дома, чтобы избежать предполагаемого зла, которое я мог бы там натворить, и что для всех британских целей было бы хорошо, если бы меня бросили в море или оставили на берегу какого-нибудь необитаемого острова. Меня забрали оттуда, где я, несомненно, был полезен как руководитель, и теперь я больше не мог быть полезен. В Англии я никому не нужен и никто обо мне не позаботится, и я останусь там один и совершенно без друзей. Насколько я знал, они могут посадить меня в тюрьму и держать там, чтобы быть уверенным, что я не вернусь к своему народу. Если бы я попросил о своей свободе, мне могли бы сказать, что из-за моей кровожадности я должен быть лишен ее ради общего блага. Когда сэр Фердинандо Браун сказал мне, что меня непременно пригласят в Виндзор, я воспринял его цветистые обещания как ничего не