мирно расположились вокруг него. В ветвях сидят птицы. Эта тема была популярна в римскую эпоху, а ранние христианские художники использовали ее для того, чтобы изобразить Мессию, с приходом которого «волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком» [Ис., 11:6]. Ранние изображения Христа в образе пастуха – юного и безбородого, сидящего среди стада и держащего лиру восходят к образу Орфея. (см. также Семь свободных искусств.)

2. Эвридика, убитая укусом змеи («Мет.», 10:1 – 10). Эвридика, жена Орфея, убегая от ненавистного поклонника, наступила на змею и умерла от ее укуса. Она изображается лежащей мертвой на земле, Орфей проливает над ней слезы; на заднем плане демоны тащат ее душу во врата Гадеса. Или она убегает от своего преследователя Аристея. Или на фоне пейзажа в античном стиле художников XVII века. Орфей играет на лире непринужденно расположившимся слушателям, не подозревая о том, что в этот момент неподалеку Эвридика в испуге вскакивает на ноги. Змея обвивает ее лодыжку или, иногда, руку.

3. Орфей в подземном царстве («Мет.», 10:11–63). Орфей спустился в подземное царство и силой своей музыки убедил Плутона позволить Эвридике вернуться на землю. Плутон позволил это при условии, что Орфей не обернется и не взглянет на нее, пока они не окажутся наверху. Но в самый последний момент Орфей не удержался и обернулся назад, в тот же миг Эвридика навеки исчезла в царстве теней. Потеря Эвридики заставила Орфея навсегда отвернуться от женщин. Это вызвало гнев менад Киконии во Фракии, и они разорвали его на куски.

На деле (конечно – в теле конечном) – всё было не совсем не так. Во всяком случае, не настолько возвышенно. Орфей – отвернулся от живых женщин, взяв за основу в окружившем его Хаосе – женщину мертвую, дабы (в бесконечном поиске «дике») выстроить вокруг неё свой «личный» Космос.

Более того: на деле даже «это» – не так! Не так ли и мы – ищем веры и знания, чтобы построить вокруг себя понятное мироздание?

Иначе – никак; а вот когда выясняется, что всё – из-меняется (достаточно лишь измениться точке приложения сил); но (сначала мы ошибаемся) – измышляя точку отсчёта именуя её по разному (причём – всегда не верно).

На деле – Орфей всегда не так выстроил (и будет выстраивать) свой мир вокруг «потерянной» любви; нас же с вами интересует единственный миг, когда он – имея шанс воскресить – не сумел.

Вот как это могло бы быть (наверное):

Из-за нее, любимой, убиваясь, всех плакальщиц перерыдала лира, и сотворился мир из плача, где все повторялось снова: и леса, и долы, и дороги, и селенья, поля и реки, птицы и зверье; над плачем-миром, как вокруг другой земли, ходило солнце, небо, звезды, - плач – небо в звездах, искаженных мукой, - из-за нее, любимой.

Как раз в «этот миг» – «воля к жизни душегуба Цыбина» (в самосознании приговорённого прижизненной мумификации царевича Пентавера) «обустраивала» себя в темнице собственного тела (и это – помимо древнеегипетского застенка, где другое «ег» о тела ожидало казни).

Как раз в «этот миг» сам Пентавер (уже – в теле поэта, но – тоже в Хаосе собственного мироздания) – ища себе точку опоры и находя её вполне орфически, молча слушал стихотворные тексты.

Не те (орфические) тексты – которые Илья читал Яне (хотя – те тоже); но (прежде всего) – вспомнились ему провинциальные полицианты в местном правоохранительном отделении, куда его (пьяного и ограбленного) доставили после того, как Наташенька решила с ним распрощаться и вернуться домой в Санкт-Ленинград

Тогда – он читал стихи полициантам; за что – те дали ему сначала сходить в уборную умыться, а потом и вовсе выгнали из участка.

Тогда – на станциях ещё не было турникетов (согласен, седая древность), и Цыбину удалось в поезд загрузиться.; итак – стихи:

Держась за руку бога, шла она, запутываясь в погребальных лентах, - смиренна, терпелива и кротка. Как будущая мать, ушла в себя, без дум о муже, шедшем впереди, и о дороге, уводящей в жизнь. Ушла в себя. И инобытие ее переполняло. Как плод и сладостью и темнотой, она была полна огромной смертью, столь непонятной новизной своей.

Он – шёл и он ещё не обернулся. Сейчас – его зовут царевич Пентавер. Он – сын царицы Тейе, и он же (мистически) – её любовник. Он – ещё не обернулся. Он – выглядит как человек.

Мужчина стройный в голубом плаще глядел перед собой нетерпеливо. И пожирали, не жуя, кусками, его шаги дорогу; тяжело и отрешенно свешивались руки вдоль складок, позабыв о легкой лире, что с левою рукой срослась, как будто с суком сливы вьющаяся роза. Казалось, чувства раздвоились в нем: взгляд убегал все время, как собака, и возвращался, и за поворотом стоял и поджидал его, – а слух, как нюх, все время шастал позади. И иногда ему казалось: слух улавливает шум шагов двоих, что следовать должны за ним наверх. Потом своей ходьбы он слышал отзвук, и ветр плаща вздувался за спиной. Он