(как бы под сенью лип) И занимаешься своим кровосмешеньем, Не помни миг, когда ты не был слеп (как будто). И видел тех любовников, что были, есть и будут.

Казалось бы – зачем? Но! За-чем человеку Ева, если у него есть Лилит; а поди ж ты! Здесь же – вообще случай особенный! Хотя – внешне история вполне обычна: ведь история – женщина.

Вот она – та женщина, с которой Цыбин «со-брался» путешествовать в Первопрестольную столицу. И вот её внешней вид (взятый мной из романа Путешествие из Петербурга в Бологое).

Представьте себе кубики рафинада, почти что растворившиеся в нежных и расчетливых сердечках сереньких топ-моделей – тех, которые после показа своих эфирных и покрытых прозрачною пыльцою тел обязательно оставляют после себя в туалетных комнатах нагромождения использованных прокладок и салфеточек, дескать, кому по должности полагается, тот после и приберет сие – таков этот сладкий подвид, в обеих столицах распространенный весьма!

Вы скажете, что мерзко подобное о женщинах (и о не менее милых столицах)? Но глаза не умеют не видеть.

Если квазиакадемически – одна из замечательных представительниц гуманитарной интеллигенции, причём – не того ее плотоядного подвида, что испокон веку и по сей день, да и в нашем обозримом будущем глубоко и бесконечно свой народ презирая, глобально убежден в своем праве им управлять (эти сверхнелюди все давно в политике – и мне с ними, слава Богу, не общаться).

Итак – имя ее Натали, в простой речи Наташка. Ростом и повадкой (в те годы) – котенок сорока одного года, совсем юная душа. Обладает (и это основное её обладание – остального сама не особо ценит) породистым личиком, хоть щеки уже немного (а иногда – основательно) пообвисли.

В целом маленькая изящная алкоголичка, беспомощно подвизающаяся в некоей рекламной фирме, где президентом – просто-напросто обязателен один из её бывших мужей; обязательно представьте себе парик цвета вороньего крыла, короткий (а-ля двадцатые годы или наш новый нэп), длинную шерстяную юбку, жакет, ботиночки.

Плывет себе такая по-над грешной Россией – поэтеска, версифицирует словеса: словно бы косичку перед волшебным зеркалом (свет мой, зеркальце, скажи!) заплетает; «эта» – некая и совершенно никакая (так себе нагая) душа.

Как это чудо-юдо могло оказаться в холодной электричке на полпути к Бологому, да еще в обществе серийного убийцы?

Что тут понимать, живем в России и ходим под Богом, об этом и история. Разве что (здесь и сейчас) – я должен оговориться: со стороны Наташки и в самом деле имела место версификация (некий само-уговор)

Если привычные нам убийцы по уму (честные душегубы а ля Народная Воля и прочая-прочая-прочая раскольниковы) – суть явление XIX столетия российского, то происшествие на мосту (а так же убийства на Сенной, а так же – те происшествия и убийства, что последовали после грехопадения Адама и Евы) суть явления масштаба уже другого, вселенского.

И если я повествую сейчас о перипетиях египетских за-говоров (в смысле – не только дворцовых, но и магических), напрямую увязывая их с возвращением Цыбина в Санкт-Ленинград, то лишь потому, что и Цыбина, и Санкт-Ленинград (обоих – персонифицированно: как живые души, а не мертвые камни) я немного знаю лично.

Вот как это чудо могло очутиться в холодном электропоезде: она была когда-то (или так о себе мнила) одной из бывших женщин художника Коротеева. Кроме того – она была одной из «завсегдатайш» (стойких маргариток) «Сайгона» (небезызвестное такое кафе, ныне совершенно сошедшее в Лету); но (главное) – Цыбин, как одаренный серийный душегуб, обладал удивительным даром убеждения.

Более того – сильную силу обретали в устах душегуба имена и слова (причём – самые что ни на есть простые)! Я не уверен, что не было в этой силе доли мироформирования (псевдо-Творения); почему нет?

Слишком велика оказалась у душегуба воля к власти.

Его слова – обретали силу одной из четырех Стихий Света (а именно – Стихии Воды) и наполняли собой произнесенную мысль (словно бы мумифицируя: разъединяя на буквицы, потов составляя наново и оживляяпочти оживляя); но – это и была магия душегубства. Которая (поскольку всё то, что внизу, то и вверху) ничем не отличалась от магий псевдо– воскрешения.

Цыбин – затронул в поэтеске струну. Воскресил омертвелую память. Вдохнул подобие души. И ничего в этом не оказалось запредельного; но – всё оказалось (как верх и низ бытия) более чем простым.

Но (главное) – Цыбину помог его богемный алкоголик-знакомец. Который сам на Наташеньку заглядывался.

Цыбин (по мужски) – ему присоветовал.

– Желаешь приманить поэтеску? Вот тебе мой совет: поступи иезуитски-прямолинейно. Скажи только, что имеешь кое-что знать об убийстве Коротеева и можешь ей рассказать; потом – с комфортом оправдаешься, объяснишь, что весь эксклюзив (замечу, что это журналюшное словцо произнесено было разночинцем Цыбиным – с брезгливостью и не вполне правильно) исключительно у меня; потом (чего уж) – откроешься, что обмануть тебя побудили позывы исключительно романтические.

Знакомец – не ведал, с кем говорил. Решил – речь(!) всего лишь о (искренней или пошлой – это всё равно) интрижке; и это было (как во Дни Творения) – весьма хорошо.

Знакомец спросил душегуба:

– И что за интерес тебе быть сводником?

– А такой: когда она в ужасе от тебя прочь бросится, вот тогда ты возьми да объяви, что номер моего телефона тебе хорошо известен, и ты готов ей его назвать.

– Так это ты сам нацелился на поэтеску? Ну, с неё многого не возьмешь.

– Пусть она запомнит номер. Постарайся.

– Если не номер, то уж меня она запомнит. Да и выпить необходимо. И сказать можно. А деньги? У меня их, сам понимаешь, никогда нет.

Не задумываясь, Спиныч прошелестел купюрами, и сделка (безо всяких рукопожатий) была закреплена (более того – словно бы созвездием отпечатана на небосклоне: Дева, Стрелец, Водолей и т. д.)!

А теперь, читатель – мы оставим оторванную и далекую от народа нищую богему и забудем о ней: теперь нам (виртуально, простым росчерком) предстоит настоящая дорога Радищева; или – по