экологию и т. д. Это глубоко неявное наслоение накладывается и на без того вредоносную простую погоню за низкими зарплатами. Кроме того, оно способствует значительному искажению понимания того, как выстраивается стоимость в рамках корпоративной экономики, что все более становится частью процесса финансиализации.

Помимо описанных выше особенностей все большее распространение получает это сочетание роста сложности с расширяющимся извлечением простейших элементов. Это порождает мультипликативные эффекты с одной стороны процесса (крупные корпорации, финансовые рынки), равно как и уничтожает наименее обеспеченных. Это вплетается в то, как мы измеряем «рост» наших экономик – например, ВВП на душу населения, – и резко искажает понятие о том, что подлежит оценке и способствует «экономическому росту». Замена мелкомасштабного сельского хозяйства плантациями, принадлежащими корпорациям, считается крупным ростом ВВП на душу населения. В действительности же при этом земля быстро становится неплодородной и утрачивается знание мелких земледельцев о том, как обеспечить долгое использование земельных ресурсов (в первую очередь ротацией культур для получения плодородных урожаев и минимального появления насекомых-вредителей). То же самое относится и к экономике городов – замена семейных магазинчиков и кафе (с цветами, продуктами или вкусным латте) на корпоративные аутлеты ведет к утрате накопленных знаний (ведь руководство семейным магазином или кафе требует знаний и опыта), а доходы, вместо того чтобы оставаться у местных жителей, уходят в центральные штаб-квартиры. Район теряет возможности, и, более того, часть его коллективной потребительской способности уходит в центральные офисы компаний, вместо того чтобы вновь быть потраченной на месте. Крупные корпорации получают доходы, а эти доходы, в свою очередь, могут оказывать положительное влияние на стоимость их акций на фондовых рынках. Этот сдвиг измеряется ростом ВВП на душу населения, так что в глазах специалистов и правительств это воспринимается как положительное изменение.

Данные примеры иллюстрируют один из аспектов того, что я называю последней гранью системы: это тот этап процесса, когда существующие у нас категории (аналитические, концептуальные, статистические) больше не отражают происходящее. Примеры бывают простые и сложные.

Вторая крупная область, где я применяю подобный аналитический подход, – это биосфера[42]. Биосфера обладает удивительной способностью восстанавливать земельные, водные и воздушные ресурсы планеты. Но эти способности основываются на особых темпоральных и жизненных циклах, быстро опережаемых нашими техническими, химическими и организационными инновациями. Страны с индустриальной экономикой давно наносят ущерб биосфере, но по крайней мере в части из этих случаев биосфере удавалось восстановить поврежденные земельные и водные ресурсы, учитывая, что время было на ее стороне. Однако анализ и оценки последних данных указывают на то, что мы перешагнули границу этой возможности восстановления при растущем наборе условий. Теперь у нас есть обширные участки земли и водные ресурсы, которые не только повреждены, но и просто мертвы, – земля, истощенная безжалостным использованием химикатов, и вода, неживая из-за нехватки кислорода по причине самого разнообразного загрязнения. Рассмотренный выше всплеск приобретения иностранных земель правительствами и корпорациями является одной из многих причин этих разрушений. Но эти приобретения есть также и часть ответа на кризис: нужно получить больше земли и воды, чтобы заместить погубленное.

Описанные здесь тенденции указывают на историю и географию разрушения такими ускоренными темпами, с которыми наша планета не сталкивалась ранее, обосновывая, таким образом, понятие антропоцена – эпохи, отмеченной сильным воздействием человечества на окружающий его мир. Многие из этих действий, разрушающих земельные, водные и воздушные ресурсы, особенно сильно ударили по бедным сообществам, что привело к перемещению более 800 миллионов человек по всему миру. Но ни у кого из нас нет к этому иммунитета, и в результате масштабных изменений атмосферы эти бедствия могут затронуть всех нас.

Предметом моих исследований были разнообразные разрушения в различных регионах. Это частичный взгляд, исходящий из того, что экстремальные условия помогают нам увидеть тенденции, которые было бы труднее рассмотреть в менее сложных условиях. Большая часть земель и вод на нашей планете пока не уничтожена. Однако многие из них уязвимы, даже если могут казаться вполне жизнеспособными. Появляющиеся то там, то тут в новостях свидетельства показывают, что степень этой незащищенности трудно определить или опознать. Например, опросы общественного мнения показывают, что мало кто в США знает, что больше трети земель в стране, включая столько нежно любимый плодородный Средний Запад, согласно научным данным, находится под угрозой – несмотря на то что на первый взгляд этого не видно. Или что некоторые из шести главных океанических круговоротов, контролирующих основные мировые течения, все больше превращаются в свалку, в результате чего морская фауна умирает от нехватки кислорода. Кроме того, широким массам неизвестно, что существует примерно 400 клинически мертвых прибрежных океанических зон. Это мы виноваты в этой уязвимости и в этих смертях.

Мы можем считать эти мертвые земли и воды прорехами в ткани биосферы. И грани каждой из этих прорех также имеют системное значение – они несут информацию о чем-то большем, чем состояние отдельно взятой локации. Я воспринимаю эти дыры как места, отмеченные изгнанием элементов биосферы из их среды обитания, а также как поверхностное выражение тех скрытых глубинных тенденций, что движутся по всему миру вне зависимости от локального типа политико-экономической организации.

Как я подробно разбираю в своей книге «Изгнания» (Sassen, 2014), мы коллективно создали условия преодоления национальных различий: я попыталась концептуально показать на примере рассмотрения конкретных случаев, имеющих место на нашей планете, регулярное воспроизводство экологически разрушительных моделей, несмотря на всю разницу в устройстве политических и политико-экономических систем. Все вместе и на протяжении долгого времени мы создавали на нашей планете условия, далеко выходящие за пределы определенных источников разрушения и конкретных форм политико-экономической организации, в рамках которых они имеют место быть. Это условия, которые витают в пространствах от стратосферы до глубоководных океанских круговоротов. Они уничтожают вечную мерзлоту в Арктике, несмотря на то что коренное население этих мест – эскимосы – не имеет к этому разрушению никакого отношения; скорее в нем виноваты российские и американские заводы, наряду со многими другими участвующие в загрязнении окружающей среды.

В качестве заключения: существует значительный разрыв между различными местными, национальными и планетарными условиями, кратко описанными в настоящей статье, и господствующей логикой, определяющей политику и реакцию правительств и специалистов. Этот разрыв частично обусловлен расхождением системных импульсов, характерным для нашей эпохи. С одной стороны, значительная часть визуально наблюдаемого порядка говорит на языке качества и роскоши, посылая сигнал о том, что у нас все хорошо. С другой стороны, умножение изгнаний и системных граней делает крайне негативные явления невидимыми, несмотря на то что они полностью материальны. Уничтожение экономик, средств к существованию, тел, земли, воды стало общим условием части,