Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Умные люди говорят, что ограниченность в средствах сильно способствует творческой интенсивности мозга. И они правы. Трогаю стоящий на столе самовар — горячий, и это замечательно! Видимо, старушка готовилась к приходу гостя, а он с ней вот так, не по-людски. Беру от стены длинную лавку и водружаю её поверх лежащего на пузе злодея, как бы пришпиливая его к полу. Одна пара ножек приходится на шею, вторая — в области коленей. Сверху на лавку ставлю самовар.
— Эй, ты, Роберт, слышишь меня?
Мужик чего-то мычит, подтверждая.
— На лавке — самовар. Он горячий, небось сам знаешь. Дёрнешься — быть твоим яйцам сваренными вкрутую. Понял меня?
Опять подтверждающее мычание. Теперь быстро за Аэлитой. Думаю попутно, что если этот придурок действительно дёрнется, мне будет сложно объяснить начальству этот свой натюрморт.
Быстрей, быстрей! Время — деньги, как говорит наш уважаемый шеф (ой, опять я не туда!).
Аэлита приходит в ужас, обнаружив кровь на моей руке, но я не позволяю ей погрузиться в переживания. Отправляю привести тётушку в порядок, а сам снимаю самовар, поднимаю душегуба с пола, усаживаю на лавку.
Действовать надо быстро и весомо, пока наш субъект не очухался и не придумал себе линию поведения. Милиция здесь не проканает — не страшно. Тогда что?
— Эй, ты, Роберт…
— Я не Роберт, — угрюмо отнекивается злодей.
Я беру паспорт со стола, краснокожий, с огромным гербищем, нового образца. Леонов Алексей Николаевич. Ладно, что не Архипович, но все равно, гад, такое имя опозорил. Кроме штампа о прописке в Ленинграде на Коломенской улице никаких отметок.
— Роберт ты, Роберт, — настаиваю я. — Пока ещё…
Подзываю Аэлиту, подаю ей паспорт, незаметно для Роберта мигаю:
— Спусти-ка этот мусор в нужник да палкой какой-нибудь поглубже затолкай.
Аэлита понимающе кивает. Оборачиваюсь к супостату:
— В СССР может быть только один Леонов Алексей, а ты всего лишь Роберт, и то — только пока. Ты ведь никому не сказал, что отправился сюда?
Роберт зло зыркает глазами, но тяжёлый намёк моего вопроса до него начинает доходить. Тогда я продолжаю:
— Чтоб ты напрасно не мучился — нам всё известно. Но процедура требует, чтобы ты сам всё сказал. Таков порядок.
— Чей порядок? — наконец решается спросить наш искатель приключений. — В милиции таких порядков вроде бы нету…
— А мы неправильная милиция, — отвечаю ему. — Про «Белую гвоздику» слыхал?
«Белую гвоздику» я придумал только что.
— Закон обеспечивает правосудие, а мы — справедливость. Так что давай, не тяни.
Сам себе удивляюсь: ишь ты, как ловко загнул про закон и справедливость! Как про годами выстраданное. Однако, дело всё равно не идёт, нужен дополнительный аргумент. Достаю своего «Макарова», так и не сданного мной после дежурства, слежу за физиономией злодея и огорчаюсь от того, что тот ещё не обделался. Похоже, пребывает то ли в каком-то ступоре, то ли всё ещё не верит, что это всё происходит именно с ним. Жаль, я рассчитывал, что эффект будет бо́льшим. Но, как гласит неписанное правило, обнажил оружие — будь готов применить его. Правила нарушать нельзя, так что осматриваюсь и стреляю. Кошачья лакунка у двери разлетается вдребезги. От грохота закладывает уши. Женщины за заборкой начинают голосить. Не сбежалась бы вся деревня. Жестами и глазами успокаиваю выглянувшую из-за занавески Аэлиту — всё нормально.
— Это чтобы ты не подумал, что тут всё — бутафория. И холостых у меня нет.
Очередной взгляд на грабителя показывает — эффект достигнут и, кажется, даже тот, об отсутствии которого я сокрушался поначалу. Приходится отсесть подальше.
Тут моё второе «я» откуда-то из глубины организма робко спрашивает: а это не чересчур — вот так-то? Я с ним почти солидарен, поэтому для восстановления решимости вспоминаю исход событий в предыдущей версии моей жизни. Помогает.
А этот товарищ уже говорит, захлёбываясь от поспешности словами. Поначалу ничего не понять: какой-то дед, иконы, наказ кому-то, клад, сокровища, сундуки. Не хватает только пиратов.
После серии уточняющих вопросов говорю мысленно себе — лёд тронулся, господа присяжные заседатели! Да ещё в какую интересную сторону! Но сейчас не до экзотики. Сейчас главное — зафиксировать признанку.
Прошу у женщин листок бумаги и ручку. Освобождаю руки грабителя и усаживаю за стол писать сочинение, периодически наставляю на путь истинный. В результате получаются вполне сносные, самолично записанные показания. Для начала сойдёт. Он, Алексей Леонов, такого-то числа сентября месяца вломился в дом гражданки Епанчиной В. Н. в деревне Кукушкино с целью завладения иконой Николая Угодника, позарез ему необходимой, и для достижения своей цели связал хозяйку дома, при этом нанёс несколько несильных ударов по лицу. В содеянном раскаивается и просит строго не наказывать. Готов искупить и возместить ущерб.
— Та-ак, молодец!
Я не требую от Роберта дописывать в показания всякие подробности, и он с облегчением вздыхает — самое страшное, вроде, позади. Я его не разочаровываю. Пусть отдохнёт маленько перед второй серией. Пусть помечтает, что обвёл этого парня из «неправильной милиции» вокруг пальца, не сказал о главном: зачем ему нужна эта икона, а тот, дурень, и не спросил.
Но вот я кладу перед ним ещё один листок. Он смотрит на меня вопросительно.
— Теперь давай про Некрасова семнадцать в Череповце.
Ой, как не хочется ему писать эту бумагу. Был бы на его месте прожжённый злодей со множеством ходок, тот бы скорей всего затянул песню: ничего не знаю, начальник, не при делах, доказывайте, если можете. А этот, даром что потенциальный душегуб, в таких делах не шибко осведомлён. Да ещё свежий опыт последнего часа не велит ему сильно сердить милиционера. Но немножко обмануть может и здесь получится?
И Роберт пишет, что страдая от ревности забрался в дом к своей знакомой в стремлении найти следы её неверности, что никакого ущерба не причинил, ничего не украл и, опять же, готов принести извинения и даже вставить стекло, а в будущем никогда-никогда ничего подобного не совершать. А чтобы доказать свою искренность хочет просить руки своей избранницы.
Я забираю оба листа, демонстрируя полное удовлетворение написанным. Смотрю на часы — почти девять вечера. Как долго до утра! И какая
