– Вот видите! – взволнованно воскликнула Уинифред. – Я же говорила, ему лучше с каждым днем!

Я обещал оставаться на связи и помнить о Леонарде, когда придет время для нашего нового теста. Положив телефонную трубку, я не мог не задаться вопросом: а была ли Уинифред права, когда оценивала состояние мужа?

Возможно, Леонард действительно медленно выходил из серой зоны? Но куда он направлялся? В какой момент на траектории от небытия до полного сознания вы снова начинаете становиться самим собой? За годы исследований серой зоны я не раз видел подобные случаи: родственники и друзья пациентов бывали уверены, что их друзья и родные в сознании, только не могут об этом сообщить. Некоторая часть этих неподвижных, не отвечающих на раздражители пациентов будто бы жила в других людях, вне тел и мозга истинного хозяина личности. Эта частица неизмерима и неуловима по своей сути. Но что же это за явление?

Я знал, что Уинифред права – нам нужно разрабатывать новые тесты. Совершенствовать методы, настраивать алгоритмы, открывать новые способы поддерживать контакт с пациентами. Уинифред настаивала на необходимости человеческих взаимоотношений с мужем. Для нее это было важнее всего. Она вышла за рамки всех тестов, данных и головокружительных технологий.

Я надеялся, что однажды Уинифред выполнит обещание, которое они с Леонардом дали друг другу в ту роковую ночь, когда у него остановилось сердце. И они вместе вернутся в Индию, где много лет назад началось их путешествие. Сингулярная дуга их жизни пройдет полный круг. Уинифред отвезет мужа домой.

Недавно, сидя в маленьком, душевном, очень французском пятизвездочном парижском ресторанчике, я искренне удивлялся тому, с какой страстью наука серой зоны устремилась вперед, к изучению и пониманию сути сознания. Гостиница L’Hotel расположена в самом сердце левобережья на Сене, и здесь уже двести лет гостей ошеломляют кулинарным мастерством. Было начало июля, на Париж опустился теплый вечер. На улице, за окном, парижане шли домой с работы или отправлялись на прогулку. Внутри ресторана красные и черные бархатные стулья были расставлены у круглых столов, каждый из которых украшало множество больших винных бокалов с изящно свернутыми белыми накрахмаленными салфетками.

Мой друг и коллега Тим Бэйн заказал улиток. Тим – профессор философии из Новой Зеландии. Среди прочего он исследует природу познания, его связь с языком, пытается выяснить, контролируем ли мы наши мысли и насколько способы мышления культурно обусловлены. Он много писал о науке серой зоны и всегда с энтузиазмом поддерживал наши исследования.

Напротив нас с Тимом сидел Аксель Клиреманс, бельгийский психолог и всемирно известный эксперт в нейробиологии, – он занимается тем, как в мозгу происходит процесс обучения. Аксель и Тим вместе со своим коллегой Патриком Уилкеном создали превосходный справочник Oxford Companion to Consciousness («Оксфордский проводник по сознанию»). Последним в нашей маленькой группе был Сид Куидр, когнитивный невролог из Парижа, который проводит исследования ЭЭГ на младенцах, – пытается понять, как и когда возникает сознание. Как и другие в нашем кругу, он одержим лиминальными (или пороговыми) состояниями, неуловимой границей между мозгом и разумом, бытием и небытием, сознанием и черной пропастью пустоты.

Подали первое блюдо: улиток из Сены, тушенных с розовым чесноком. Изысканно сервированное, оно будто предлагало нам оценить особый подход шеф-повара к кулинарному искусству. Вскоре за столом зазвучал смех. Нам было что отпраздновать! Вместе с рядом коллег мы недавно добились успеха и получили-таки одобрение и средства от Канадского института перспективных исследований (CIFAR) для организации программы встреч на тему мозга, ума и сознания – нам предложили организовать два-три интенсивных семинара в год в любой точке мира, по нашему выбору.

В прошлом году эта организация выступила с глобальным призывом «Четыре идеи, которые изменят мир» и получила двести шестьдесят два обращения от двадцати восьми стран на пяти континентах. Наша программа исследований мозга, разума и сознания стала одной из четырех, удостоенных международного финансирования.

В тот вечер в Париже мы вчетвером обсуждали новые многообещающие технологии, с помощью которых мы наконец выясним, какие отделы мозга должны работать или быть связаны, чтобы появилось сознание. Исследования моей лаборатории с использованием фильма Хичкока были близки исследованиями Сида, его работе с пятимесячными, годовалыми и полуторагодовалыми младенцами. Он и его коллеги недавно доказали, что сигнал ЭЭГ, свидетельствующий о сознании у взрослых, присутствует даже у крошечных младенцев. Во многом это было похоже на то, как мы доказали наличие сознания у наших пациентов, показывая им фильм «Паф! Ты мертв!».

Аксель и Тим уже пришли к единому мнению, и мы вчетвером обсуждали их выводы. Так называемые физиологические «признаки» сознания – независимо от того, получены ли они с помощью ЭЭГ, фМРТ или любым другим способом, – неизменно вызывают серьезные споры при их трактовке. Например, вот это кривые линии на ЭЭГ – следы самого сознания или просто нейронные маркеры, показывающие нам, что сознание присутствует? Если маркеры есть, то мы знаем, что пациент (или младенец) находится в сознании, независимо от того, получили ли мы к нему доступ или нет.

Приведу аналогичный пример. Представьте, что мы попытались бы выследить физиологический «автограф» памяти – скажем, выяснить, где и как хранятся ваши воспоминания о названии этой книги. В нейропсихологической литературе этот неуловимый автограф часто называют энграммой – я говорю «неуловимый», потому что мы до сих пор не знаем, где и как в мозге хранятся воспоминания. Мы могли бы проследить за вашим мозгом, используя ЭЭГ или фМРТ, когда вы вспоминали название, и, несомненно, увидели бы кривые линии или цветные капли в тот момент, когда слова «В серую зону» всплывут у вас в голове. Но что означает этот автограф? Энграмма ли это? Вероятно, нет. Мы, скорее всего, увидим не суть самой памяти, а процессы, которые происходят во время вашего погружения в память, чтобы получить ранее сохраненный элемент; мы увидим процесс выяснения, знаете ли вы нечто, в чем ранее не были уверены, либо множество других возможных процессов, связанных с опытом извлечения памяти. И сознание ничем в данном смысле не отличается. Когда мы пытаемся его измерить, всегда обнаруживаем, что измеряем изменения в мозге, связанные с переживанием сознания, а не само сознание.

Наше оживленное обсуждение в прекрасной обстановке становилось все более бурным благодаря великолепному ужину и вину. Время шло, вино ударило некоторым в голову, и мы даже вообразили будущее, в котором, благодаря невероятно развитым технологиям, сотрется грань между биологическим и технологическим. Когда телепатия станет возможной, но не вследствие магического слияния умов, а с помощью новых технологий, суперкомпьютеров размером с ладонь, которые станут расшифровывать наши мысли и передавать их другим мыслящим существам.