Той весной, когда исчез второй Медведь, Бранза подобрала в лесу двух слабых, умирающих с голоду волчат.

— Представить себе не могу, что случилось с их матерью, — сказала она, показывая Лиге передник, в котором скулили детеныши. — Как ты думаешь, им не навредит козье молоко?

— Козье молоко лучше, чем ничего, — отозвалась мать.

Бранза принялась выхаживать волчат со своим обычным прилежанием. Поначалу оба детеныша чувствовали себя хорошо, с каждым днем набираясь сил, прибавляя в весе, росте и резвости. Бранза расспросила одного из местных пастухов о том, как он управляется со своими псами, и тоже решила приручить своих новых питомцев, чтобы те выполняли команды «сидеть» и «лежать», воспитанно вели себя в доме и прибегали на ее зов или свист. Однако, едва волчата достигли возраста, когда уже могли отвлечься от игр и уверенно следовать за хозяйкой, самка, более крупная из двоих, вдруг заболела, перекупавшись в холодной болотной воде. Всю ночь она горела и тряслась в лихорадке, а к утру умерла.

— Бедный малыш, — сказала Бранза осиротевшему волчонку, который царапал землю рядом с тем местом, где девушка рыла могилу. — Теперь ты, как и я, всю жизнь будешь тосковать. Потеря есть потеря, будь то сестра, возлюбленный или медведь…

Бранза взяла мертвую самку на руки и уложила на дно ямы. Волчонок тоже спрыгнул туда и обнюхал сестру, словно бы удостоверяясь, что та лежит правильно и удобно. После этого Бранза вытащила его и усадила рядом. Пока она закапывала могилу и разравнивала землю, животное спокойно и серьезно наблюдало за похоронами.

Несколько дней он не мог понять, что сестры больше нет. Бранза старательно развлекала волчонка, затевала игры, в которые он привык играть с сестрой, а в те часы, когда волчата обычно вместе спали, носила его на руках или укладывала к себе на колени. В это время она могла помогать матери, держа мотки с козьей шерстью, или отдыхать, глядя в окно на дождь.

С этих пор девушка и зверь стали неразлучны. Даже когда волк вырос, он остался жить в доме и спал на полу возле кровати Бранзы. Какие бы думы или дурные сны ни беспокоили ее по ночам, она всегда могла протянуть руку и дотронуться до него. Днем волк тоже ни на шаг не отходил от своей хозяйки, чем бы она ни занималась: работала в огороде, стирала, ловила рыбу, расставляла силки, бродила среди лугов и полей или гуляла по лесу, напевая песенку. Он даже выучился подпевать, и довольно сносно, если Бранза ему помогала. Это его умение — впрочем, как и все остальные, — приводило девушку в восторг.

В городе зверя любили, как и его хозяйку. Он охотно подставлял голову и брюхо, чтобы их погладили и почесали; терпеливо сносил, когда маленькие дети, придерживаемые старшими братьями и сестрами, пытались прокатиться на его спине. Бранза следила, чтобы в базарный день, когда на улицах много народу, ее подопечный никого не пугал, а матушка Свитбред порой отдавала ей мясные обрезки, чтобы вознаградить зверя за хорошее поведение. Люди любовались густым блестящим мехом волка, его умной мордой, приветливо здоровались с ним, словно с человеком. В сущности, таковым Бранза и привыкла его считать.

Лиге животное тоже пришлось по душе. «Самый лучший товарищ для моей дочки-ангелочка», — называла она его, правда, предварительно убедившись, что Бранза ее не слышит. Лиге нравилось отдавать команды и поощрять зверя, нравилось, что он ложился у ее ног, когда она сидела за работой у порога на мягком весеннем или осеннем солнышке.

Бранза понимала, что волк никогда не заменит ей сестру, не станет так же близок сердцем или интересен, но все же он служил ей источником радости и утешения. Волк далеко не был таким загадочным и притягательным, как второй Медведь, зато не причинял тревог и беспокойства. Он оставался диким зверем; любил повыть на луну в тихие ночи, перекликаясь со своими сородичами, но в целом очень скрашивал дни обитательниц лесной избушки, радуя их красотой и молодой силой. Когда становилось скучно, волк оживлял домик своими энергичными играми; если женщины чувствовали себя одиноко, он всегда был готов приласкаться.

Эдда взобралась на верх башни раньше Энни и пересекла площадку, ведущую к стене замка. Холодный ветер ощущался здесь сильней, чем у подножия; его ледяное дыхание обжигало шею, руки и лодыжки Эдды, заставляло слезиться глаза.

Внизу, в Сент-Олафредс, царило почти полное безмолвие; люди сидели по домам и грелись у своих очагов, лишь из маленькой уютной кузницы доносился ритмичный звон, похожий на отдаленное звяканье колокольчика. Безжизненный безлистый лес тоже притих, ветер едва колыхал его черную вуаль. Пейзаж обрамляли толстые шапки снега, укрывавшие вершины дальних холмов.

Эдда, как это неизменно бывало, обратила взор на юго-восток, за пределы города, туда, где поднималась тонкая струйка дыма. Она прекрасно знала, что он идет от костра, который развели в своих трущобах цыгане, но сердцу хотелось верить, что дымок вьется из трубы в лесной избушке, а внутри — мать и Бранза, что нужно лишь пробежать по дороге мимо Источника Марты, чтобы увидеться с ними и рассказать про свою новую жизнь: про Энни и ее снадобья, которыми она врачует разные хворобы, про Давита Рамстронга, его жену Тодду и их деток. Больше всего Эдда мечтала поделиться (и заново воскресить в памяти) своими впечатлениями о поездке в Бродхарбор, которую они с Энни Байвелл совершили в конце лета. Эдда впервые в жизни глядела на могучий бескрайний океан, вместе с Энни выбирала ткани — и какие роскошные! — чтобы пошить новую одежду на зиму; помогала старухе покупать травы, сушеных насекомых, толченый рог и другие ингредиенты, нужные в знахарстве (Лечуха Энни решила вернуться к старому ремеслу); заказывала мебель и договаривалась с возницами, в обмен на сокровища из старухиных сундуков покупала самые разные ценные предметы в самых разных местах. Все это ради того, чтобы перенести тебя сюда, мамочка, — мысленно добавляла Эдда, поправляя шаль на плечах матери, защищая ее от жара очага и пара, поднимающегося над кипящим супом. — И тебя, и Бранзу. Энни обещала, что мы попытаемся сделать это, когда закончатся все сокровища карлика.

— Ах ты, батюшки, вся употела! — пыхтела Энни, поднимаясь по лестнице. Выйдя на площадку, она поежилась и поплотней запахнула накидку: — Черт, а здесь-то холодина! Надо поскорей убираться отсюда, не то замерзнем и окаменеем, как те горгульи.

Старуха встала рядом с Эддой и, задрав подбородок, обвела взглядом окрестности.

— Н-да, унылое зрелище. — Ее пронзительные глаза-буравчики, обрамленные сетью морщин, оглядели свинцовое небо, траурный лес и иззубренную снежную линию, отделяющую одно от другого. — Погляди на этот чахлый костер, что развели цыгане. Удивляюсь, как они выживают в своих грязных норах. Когда я жила рядом с ними, в одну из зим сама чуть не околела с голоду. На будущей неделе, пожалуй, отправим им половину поросенка, немного морковки и капусты. Да, и несколько одеял. Когда-то они делились со мной последними крохами…

Старуха пожевала губами и вдруг заметила, что Эдда внимательно на нее смотрит.

— Я забыла про этот народ, — смущенно сказала она, — с тех пор, как разбогатела. Сидела в своем шикарном доме, будто королева, пока не появилась ты. Свалилась на мою голову! — Энни ткнула девушку в бок тонким скрюченным пальцем. — Расшевелила меня, открыла мне глаза.