— Что же, у вас так ничего и не вышло? Или еще не все потеряно?

— А тебе бы этого хотелось? — Бранза пошевелила озябшими пальцами.

Лига сделала два коротких стежка и закрепила шов.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты состарилась незамужней.

— Почему? Ты сама, по-моему, вполне счастлива и без мужа.

— Да, но…

Бранза оглянулась на мать, ожидая конца фразы, однако Лига молча смотрела на пламя, ее глаза потемнели, и зрачки слились с радужкой.

— Не волнуйся за меня, Ма, — Бранза погладила ее по колену.

— Я надеюсь понянчить внуков, — просто сказала Лига, оторвав взгляд от огня, и снова взялась за шитье. Теперь, когда с нами нет Эдды, — в воздухе повисли недосказанные слова, — эта задача ложится на тебя, мои ангелок.

Бранза помотала головой, как будто отгоняла назойливую муху. Ролло Груэн остался где-то далеко, на заре юности, когда она еще не знала, что может потерять сестру. В сущности, смутное влечение к нему так тесно граничило с днем, когда пропала Эдда, что в сознании Бранзы эти два момента почти переплелись. Если сердце ее сладко замирало при воспоминании о Ролло, то в следующую секунду в груди уже щемило от боли, связанной с утратой младшей сестренки. Кроме того, рядом с Бранзой долгое время был второй Медведь, по сравнению с которым Ролло выглядел щуплым и простоватым. Ей казалось, что она легко может передвинуть образ парня, словно черту, с которой бросают шарики в детской игре. После того как исчезла Эдда, а позже — второй Медведь, Ролло попросту перестал ее интересовать. Вместо этого Бранза охотно сидела на солнечной полянке или у ручья, замерев в неподвижности, словно камень, так что живой лес не обращал на нее внимания, как не обращает внимания на камни, принимал в себя, как принимает камни, пристраивался рядом или усаживался на нее, как на камень. Самые редкие и боязливые птахи утоляли жажду в ее присутствии, самый слабый олененок прижимался к ее боку, греясь нечаянным теплом. Все остальное время Бранза ходила, ходила без устали, и уже было непонятно, то ли она примеривает шаг к окружающему пейзажу, то ли холмы и долы, поля и луга, кочковатые тропки и широкие дороги выгибаются и меняют форму, подстраиваясь под девичьи ноги.

— А ты, мамочка? Тебе не одиноко? — спросила Бранза.

Лига вновь устремила взор на языки пламени, однако на этот раз в нем уже не сквозила пустота.

— Разве что чуть-чуть, — без всякого смущения ответила она через некоторое время. — Хотя, знаешь, я всегда думаю об одном: лучше жить спокойно, чем сожалеть о чем-то. А мне здесь очень спокойно — в этом доме и в этой жизни.

Мать и дочь обратили взгляды на очаг, воплощение покоя: огонь плавно перетекал с полена на полено, его голубоватые язычки сливались, неуловимо меняли цвет и взметались вверх рыжими волнами.

— Дети?.. — рассеянно протянула Бранза. — Я ничего не знаю о детях…

— Дети — это чудо. — Лига протянула руку и взъерошила волосы дочери, все еще влажные и прохладные. — Ты непременно их полюбишь.

— Этого дома тут раньше не было! — заявила Эдда, когда они подошли к особняку Энни Байвелл. — Вон там живет лавочник Теннер, там — мальчишки Джиннис, я узнала эту башенку с лошадиной головой на верхушке, а этот дом построили совсем недавно!

— Он стоит здесь ровно столько же, сколько остальные, — мягко сказала Тодда. — А Джиннисы много лет назад перебрались выше, в Альдер-Парк. Теперь у них под пастбищами больше земли, чем у покойного Блэкмена Хогбека и монастыря, вместе взятых. — Она постучала в дверь железным молотком.

Эдда отступила назад, чтобы разглядеть дом. Многочисленные окна были закрыты ставнями, лишь на одном висела кружевная занавеска. Казалось, будто из-за нее кто-то подсматривает — подобное чувство возникало при взгляде на все окна в этом городе. Там, где жила Эдда, люди позволяли на себя смотреть, приветливо махали из окошек или даже распахивали их настежь и разговаривали с прохожими. Никто не отгораживался занавесями, не выглядывал из-за них тайком. Интересно, эта госпожа Байвелл сейчас смотрит на нее? — подумала Эдда. Ей вдруг захотелось помахать рукой или высунуть язык, но она сдержалась.

Наконец внутри послышалось медленное шарканье. За дверью что-то зашуршало, затем она отворилась. На пороге стояла сухонькая старая женщина в шелковом платье и кружевном чепце; из-под платья виднелись остроносые комнатные туфли, отделанные изящной вышивкой. Несмотря на богатый наряд, лицо старухи было морщинистым и темным, как у крестьянки, которая всю жизнь провела под открытым небом, да и рука, открывшая дверь, тоже выглядела натруженной, хотя пальцы были унизаны перстнями. Не говоря ни слова, старуха рассматривала визитеров блестящими серыми глазами.

— Госпожа Энни, — обратилась к ней Тодда, — меня зовут Тодда, я — жена Давита Рамстронга. Это наши сыновья, а это — моя знакомая, Эдда. Мы хотели бы испросить вашего мудрого совета. Не уделите ли нам немного времени?

— Мудрого совета? — равнодушно переспросила старуха, но все же открыла дверь шире и посторонилась, впуская пришедших. Все это она проделала очень медленно и неуверенно, словно бы, подобно Эдде, не знала, как себя держать.

Хозяйка свернула направо и жестом позвала гостей за собой. Они вошли в полутемную гостиную и остановились недалеко от входа, опасаясь наткнуться на какой-нибудь стул или другой предмет убранства, которыми была заставлена вся комната. Старуха медленно и осторожно пробралась по узкому проходу к окну и сняла ставень, отчего в гостиной стало немного светлее, затем уселась в кресло с бархатной обивкой. Взвихрившаяся при этом туча пыли вполне могла поднять в воздух не только ее саму, но и кресло.

Опасливо оглядев всех по очереди, госпожа Энни обменялась взглядом с Андерсом, как будто сочла мальчика ровней.

— Мы пришли просить вашей помощи, — начала Тодда. — Дело в том, что Эдда прибыла к нам из городка, очень похожего на Сент-Олафредс, только другого. Мой муж Давит нечаянно попал туда в День Медведя, а еще один парень провел там почти три года, хотя по нашему времени прошел лишь один день, и это опять случилось на Праздник Медведя.

Пока Тодда говорила, старухины руки, лежавшие на коленях, сжимались все сильнее, так что в конце концов стали видны только костяшки пальцев и самоцветы в перстнях. Вот этот камушек карлик, наверное, сделал из зяблика, а в тот рубин превратил малиновку, подумала Эдда.

Беспокойные пальцы хозяйки мелко дрожали — от возраста ли, от тяжести украшений, или от того, что она робела перед гостями.

— Ничем не могу помочь, — хрипло произнесла госпожа Энни. — Коллаби сейчас в отъезде. Коллаби, мой помощник. Подручный. — При этих словах у нее во рту блеснули зубы — вставные челюсти из слоновой кости, красивые и ровные.

Имя показалось Эдде знакомым.

— Вы знаете, о каком месте я говорю? — спросила Тодда. Андерс крепко держался за ногу матери и, задрав голову, переводил взгляд с одной женщины на другую.