Перемены в Ческе были настолько медленными и незаметными, что по приближении к ее тринадцати годам Грета не могла бы сказать, когда именно это началось. Но за два с половиной года, прошедшие после смерти Оуэна, Грета увидела, что ее дочка постепенно превратилась из радостной маленькой девочки в мрачного, замкнутого подростка, улыбка которого появлялась только на камеру.

Ческа отдалилась от Греты, больше не отвечала на ее объятия и вообще не проявляла к ней особой привязанности. Иногда среди ночи Грета слышала, как она стонет и разговаривает сама с собой. Она вставала, тихонько подходила к двери в комнату дочки и открывала ее. Ческа слегка шевелилась, переворачивалась на другой бок и замолкала. Грета много раз спрашивала ее, все ли в порядке, нет ли чего-то такого, о чем она хотела бы поговорить с мамочкой, но Ческа всегда мотала головой и говорила «нет», с ней все в порядке, это ее другу нехорошо. Грета спрашивала, что же это за друг, но Ческа пожимала плечами и ничего не отвечала.

Грета вспомнила, что в детстве у нее тоже был воображаемый друг, который помогал ей проводить время в одиночестве, потому что она была единственным ребенком. Она решила, что надо просто подождать, пока Ческа не перерастет это. Ребенок был вполне здоров – она ела, она спала, – разве что в ее глазах больше не было блеска.

Казалось, больше никто не замечал этих перемен, и Грета была только рада, что вся мрачность и односложные ответы Чески полностью исчезали, когда она приезжала на съемки.

Ческа начала меняться и физически тоже, и при виде ее расцветающей женственности в голове Греты начинали звенеть тревожные звоночки. Она стала настаивать, чтобы Ческа носила тугие, плотные майки, которые делали ее грудь плоской. Любой прыщик, вскочивший у нее на носу или подбородке, заливался антисептиком и замазывался консилером. Шоколад и жирная пища были начисто исключены из рациона Чески.

Несмотря на заверения Леона, что нет причин, почему бы Ческа не перешла от детских ко взрослым звездным ролям, Грета понимала: чем дольше Ческа сможет играть невинных маленьких девочек, тем больше это будет нравиться публике. В честь тринадцатого дня рождения Чески Грета решила устроить у них в доме праздник. Она пригласила съемочную группу ее последнего фильма и, конечно, Дэвида, Леона и Чарльза Дэя, главного режиссера Чески. Она наняла кейтеринг, а снимать праздник должен был фотограф из журнала «Неделя кино». За несколько дней до праздника Грета отвела Ческу в «Хэрродс» и купила ей новое платье, которое повесила в гардероб рядом с заметно разросшейся коллекцией.

Утром дня рождения Грета разбудила Ческу, принеся ей завтрак в постель.

– С днем рождения, дорогая. Я принесла тебе апельсиновый сок и одну булочку, которые ты так любишь, – ради такого дня!

– Спасибо, мамочка, – сказала Ческа, садясь в постели.

– Ты хорошо себя чувствуешь? А то ты очень бледная.

– Я просто не очень хорошо спала.

– Ничего, это тебя подбодрит. – Грета подошла к двери и выглянула в коридор. Потом она вернулась к кровати, неся большую, красиво завернутую коробку, которую протянула дочке. – Вот, открывай.

Ческа сорвала бумагу и открыла коробку. В ней была большая кукла.

– Разве не красавица? А ты узнаешь лицо? И одежду? Я специально ее заказывала.

Ческа кивнула безо всякого энтузиазма.

– Это же ты в роли Мелиссы из твоего последнего фильма! Я дала художнику твое фото, чтобы он сделал ее похожей на тебя. Мне кажется, у него вышло просто чудесно, правда?

Ческа продолжала молча смотреть на куклу.

– Она ведь тебе нравится, да?

– Да, мамочка. Большое спасибо, – механически ответила девочка.

– А теперь ешь свой завтрак. Мне нужно еще выскочить на минутку, забрать кое-что для сегодняшнего праздника. Я недолго. Когда закончишь завтракать, можешь пока принять ванну.

Ческа кивнула. Услышав, что за Гретой захлопнулась дверь, она швырнула куклу на пол, уткнулась лицом в подушку и заплакала.

Она так хотела радиоприемник, а мать, несмотря на многочисленные намеки, подарила ей вместо него дурацкую куклу, как будто ребенку. А она больше не ребенок, хотя мама, кажется, этого не понимает.

Сев в постели, Ческа заметила висящее на дверце шкафа шелковое платье.

Это было прекрасное платье – для ребенка.

Голос, который она впервые услышала в Марчмонте, снова начал нашептывать в ее голове.

Грета забрала в «Фортнум и Мэйсоне» заказанный торт и осторожно села с ним в заказанное такси. Во время короткой поездки до дома она еще раз мысленно прошлась по списку дел, которые надо успеть сделать до четырех часов, когда начнут прибывать гости.

Открыв дверь в квартиру, она торопливо прошла на кухню и убрала торт в буфет, подальше с виду.

– Дорогая! Я уже дома!

Ответа не было. Грета постучала в дверь ванной. Ческа недавно начала настаивать на этом. Больше всего она ненавидела, когда Грета заставала ее голой.

– Можно войти? – Не получив ответа, Грета повернула ручку двери. Она открылась, и Грета увидела, что в ванной пусто. – А я думала, ты собиралась принять ванну! – крикнула она, идя по коридору и открывая дверь спальни Чески. – Нам столько всего надо сделать, пока не…

При виде того, что открылось ее глазам, она замолчала на полуфразе.

Ее дочь сидела на полу посреди кучи смятого шелка, сатиновых лент и кружев. В руках у нее были ножницы. На глазах у Греты Ческа взяла остатки ее прекрасного нового праздничного платья и продолжила кромсать тонкую материю, одновременно хихикая.

– Бога ради, чем ты, по-твоему, занимаешься? – кинулась Грета к дочери. – Сейчас же дай сюда ножницы!

Ческа подняла голову. Ее глаза были пустыми.

– Дай сюда ножницы! – повторила Грета, выхватывая их у Чески, которая продолжала смотреть на нее безо всякого выражения.

Грета с полными слез глазами опустилась на пол. Взглянув в сторону открытой дверцы шкафа, она увидела, что там пусто. Оглядев комнату, она заметила располосованные на ленты остатки чудесной коллекции нарядных платьев, кучей лежащие возле кровати.

– Но почему, Ческа? Почему? – спросила она, но девочка продолжала смотреть не нее все тем же невидящим взглядом. Грета схватила ее за плечи и сильно встряхнула. – Отвечай, черт возьми!

Физическое воздействие, казалось, вывело Ческу из транса. Она посмотрела матери в глаза, и в ее собственных глазах появился страх. Затем она огляделась вокруг, глядя на испорченные платья так, словно увидела их впервые.

– Почему? Почему? – продолжала трясти ее Грета.

Ческа начала плакать; она буквально давилась жуткими всхлипываниями. Она поникла в руках у матери и рыдала у нее на груди, но Грета