Был всего второй час в начале, когда я вернулся опять кВасину за моим чемоданом и как раз опять застал его дома. Увидав меня, он свеселым и искренним видом воскликнул:

— Как я рад, что вы застали меня, я сейчас было уходил! Ямогу вам сообщить один факт, который, кажется, очень вас заинтересует.

— Уверен заранее! — вскричал я.

— Ба! какой у вас бодрый вид. Скажите, вы не знали ничего онекотором письме, сохранявшемся у Крафта и доставшемся вчера Версилову, именнонечто по поводу выигранного им наследства? В письме этом завещатель разъясняетволю свою в смысле, обратном вчерашнему решению суда. Письмо еще давно писано.Одним словом, я не знаю, что именно в точности, но не знаете ли чего-нибудь вы?

— Как не знать. Крафт третьего дня для того и повел меня ксебе… от тех господ, чтоб передать мне это письмо, а я вчера передал Версилову.

— Да? Так я и подумал. Вообразите же, то дело, про котороедавеча здесь говорил Версилов, — что помешало ему вчера вечером прийти сюдаубедить эту девушку, — это дело вышло именно через это письмо. Версилов прямо,вчера же вечером, отправился к адвокату князя Сокольского, передал ему этописьмо и отказался от всего выигранного им наследства. В настоящую минуту этототказ уже облечен в законную форму. Версилов не дарит, но признает в этом актеполное право князей.

Я остолбенел, но я был в восхищении. По-настоящему, ясовершенно был убежден, что Версилов истребит письмо, мало того, хоть я говорилКрафту про то, что это было бы неблагородно, и хоть и сам повторял это про себяв трактире, и что «я приехал к чистому человеку, а не к этому», — но еще болеепро себя, то есть в самом нутре души, я считал, что иначе и поступить нельзя,как похерив документ совершенно. То есть я считал это самым обыкновенным делом.Если бы я потом и винил Версилова, то винил бы только нарочно, для виду, тоесть для сохранения над ним возвышенного моего положения. Но, услыхав теперь оподвиге Версилова, я пришел в восторг искренний, полный, с раскаянием и стыдомосуждая мой цинизм и мое равнодушие к добродетели, и мигом, возвысив Версилованад собою бесконечно, я чуть не обнял Васина.

— Каков человек! Каков человек! Кто бы это сделал? —восклицал я в упоении.

— Я с вами согласен, что очень многие этого бы не сделали… ичто, бесспорно, поступок чрезвычайно бескорыстен…

— «Но»?.. договаривайте, Васин, у вас есть «но»?

— Да, конечно, есть и «но»; поступок Версилова, по-моему,немного скор и немного не так прямодушен, — улыбнулся Васин.

— Не прямодушен?

— Да. Тут есть некоторый как бы «пьедестал». Потому что, вовсяком случае, можно было бы сделать то же самое, не обижая себя. Если неполовина, то все же несомненно некоторая часть наследства могла бы и теперьследовать Версилову, даже при самом щекотливом взгляде на дело, тем более чтодокумент не имел решительного значения, а процесс им уже выигран. Такого мнениядержится и сам адвокат противной стороны; я сейчас только с ним говорил.Поступок остался бы не менее прекрасным, но единственно из прихоти гордостислучилось иначе. Главное, господин Версилов погорячился и — излишнепоторопился; ведь он сам же сказал давеча, что мог бы отложить на целую неделю…

— Знаете что, Васин? Я не могу не согласиться с вами, но… ятак люблю лучше, мне так нравится лучше!

— Впрочем, это дело вкуса. Вы сами вызвали меня, я быпромолчал.

— Даже если тут и «пьедестал», то и тогда лучше, — продолжаля, — пьедестал хоть и пьедестал, но сам по себе он очень ценная вещь. Этот«пьедестал» ведь все тот же «идеал», и вряд ли лучше, что в иной теперешнейдуше его нет; хоть с маленьким даже уродством, да пусть он есть! И наверно, высами думаете так, Васин, голубчик мой Васин, милый мой Васин! Одним словом, я,конечно, зарапортовался, но вы ведь меня понимаете же. На то вы Васин; и, вовсяком случае, я обнимаю вас и целую, Васин!

— С радости?

— С большой радости! Ибо сей человек «был мертв и ожил,пропадал и нашелся»! Васин, я дрянной мальчишка и вас не стою. Я именно потомусознаюсь, что в иные минуты бываю совсем другой, выше и глубже. Я за то, чтотретьего дня вас расхвалил в глаза (а расхвалил только за то, что меня унизилии придавили), я за то вас целых два дня ненавидел! Я дал слово, в ту же ночь, квам не ходить никогда и пришел к вам вчера поутру только со зла, понимаете вы:со зла. Я сидел здесь на стуле один и критиковал вашу комнату, и вас, и каждуюкнигу вашу, и хозяйку вашу, старался унизить вас и смеяться над вами…

— Этого не надо бы говорить…

— Вчера вечером, заключив из одной вашей фразы, что вы непонимаете женщины, я был рад, что мог вас на этом поймать. Давеча, поймав васна «дебюте», — опять-таки ужасно был рад, и все из-за того, что сам вас тогдарасхвалил…

— Да еще же бы нет! — вскричал наконец Васин (он всепродолжал улыбаться, нисколько не удивляясь на меня), — да это так ведь ибывает всегда, почти со всеми, и первым даже делом; только в этом никто непризнается, да и не надо совсем признаваться, потому что, во всяком случае, этопройдет и из этого ничего не будет.

— Неужели у всех этак? Все такие? И вы, говоря это,спокойны? Да ведь с таким взглядом жить нельзя!

— А по-вашему:

Тьмы низких истин мне дороже

Нас возвышающий обман?

— Но ведь это же верно, — вскричал я, — в этих двух стихахсвятая аксиома!

— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет.Должно быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то есть в одномслучае святая истина, а в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что ещенадолго эта мысль останется одним из самых главных спорных пунктов междулюдьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, ипотанцуйте: моцион полезен, а на меня как раз сегодня утром ужасно много делавзвалили… да и опоздал же я с вами!

— Еду, еду, убираюсь! Одно только слово, — прокричал я, ужесхватив чемодан, — если я сейчас к вам опять «кинулся на шею», то единственнопотому, что, когда я вошел, вы с таким искренним удовольствием сообщили мнеэтот факт и «обрадовались», что я успел вас застать, и это после давешнего«дебюта»; этим искренним удовольствием вы разом перевернули мое «юное сердце»опять в вашу сторону. Ну, прощайте, прощайте, постараюсь как можно дольше неприходить и знаю, что вам это будет чрезвычайно приятно, что вижу даже по вашимглазам, а обоим нам даже будет выгодно…

Так болтая и чуть не захлебываясь от моей радостнойболтовни, я вытащил чемодан и отправился с ним на квартиру. Мне, главное,ужасно нравилось то, что Версилов так несомненно на меня давеча сердился,говорить и глядеть не хотел. Перевезя чемодан, я тотчас же полетел к моемустарику князю. Признаюсь, эти два дня мне было без него даже немножко тяжело.Да и про Версилова он наверно уже слышал.