Я так и знал, что он мне ужасно обрадуется, и, клянусь, ядаже и без Версилова зашел бы к нему сегодня. Меня только пугала вчера и давечамысль, что встречу, пожалуй, как-нибудь Катерину Николаевну; но теперь я ужничего не боялся.

Он стал обнимать меня с радости.

— Версилов-то! Слышали? — начал я прямо с главного.

— Cher enfant, друг ты мой милый, это до того возвышенно,это до того благородно, — одним словом, даже на Кильяна (этого чиновника внизу)произвело потрясающее впечатление! Это неблагоразумно с его стороны, но этоблеск, это подвиг! Идеал ценить надо!

— Не правда ли? Не правда ли? В этом мы с вами всегдасходились.

— Милый ты мой, мы с тобой всегда сходились. Где ты был? Янепременно хотел сам к тебе ехать, но не знал, где тебя найти… Потому что всеже не мог же я к Версилову… Хотя теперь, после всего этого… Знаешь, друг мой:вот этим-то он, мне кажется, и женщин побеждал, вот этими-то чертами, этонесомненно…

— Кстати, чтоб не забыть, я именно для вас берег. Вчера одиннедостойнейший гороховый шут, ругая мне в глаза Версилова, выразился про него,что он — «бабий пророк»; каково выражение, собственно выражение? Я для васберег…

— «Бабий пророк»! Mais… c’est charmant![43] Xa-xa! Но это такидет к нему, то есть это вовсе не идет — тьфу!.. Но это так метко… то есть этововсе не метко, но…

— Да ничего, ничего, не конфузьтесь, смотрите только как набонмо![44]

— Бонмо великолепное, и, знаешь, оно имеет глубочайшийсмысл… Совершенно верная идея! То есть, веришь ли… Одним словом, я тебе сообщуодин крошечный секрет. Заметил ты тогда эту Олимпиаду? Веришь ли, что у нейболит немножко по Андрею Петровичу сердце, и до того, что она даже, кажется,что-то питает…

— Питает! Вот ей, не угодно ли этого? — вскричал я, внегодовании показывая кукиш.

— Mon cher, не кричи, это все так, и ты, пожалуй, прав, ствоей точки. Кстати, друг мой, что это случилось с тобой прошлый раз приКатерине Николаевне? Ты качался… я думал, ты упадешь, и хотел броситься тебяподдержать.

— Об этом не теперь. Ну, одним словом, я просто сконфузился,по одной причине…

— Ты и теперь покраснел.

— Ну, а вам надо сейчас же и размазать. Вы знаете, что онаво вражде с Версиловым… ну и там все это, ну вот и я взволновался: эх, оставим,после!

— И оставим, и оставим, я и сам рад все это оставить… Однимсловом, я чрезвычайно перед ней виноват, и даже, помнишь, роптал тогда притебе… Забудь это, друг мой; она тоже изменит свое о тебе мнение, я это слишкомпредчувствую… А вот и князь Сережа!

Вошел молодой и красивый офицер. Я жадно посмотрел на него,я его никогда еще не видал. То есть я говорю красивый, как и все про него точнотак же говорили, но что-то было в этом молодом и красивом лице не совсемпривлекательное. Я именно замечаю это, как впечатление самого первогомгновения, первого на него моего взгляда, оставшееся во мне на все время. Онбыл сухощав, прекрасного роста, темно-рус, с свежим лицом, немного, впрочем,желтоватым, и с решительным взглядом. Прекрасные темные глаза его смотрелинесколько сурово, даже и когда он был совсем спокоен. Но решительный взгляд егоименно отталкивал потому, что как-то чувствовалось почему-то, что решимость этаему слишком недорого стоила. Впрочем, не умею выразиться… Конечно, лицо егоспособно было вдруг изменяться с сурового на удивительно ласковое, кроткое инежное выражение, и, главное, при несомненном простодушии превращения. Это-топростодушие и привлекало. Замечу еще черту: несмотря на ласковость ипростодушие, никогда это лицо не становилось веселым; даже когда князь хохоталот всего сердца, вы все-таки чувствовали, что настоящей, светлой, легкойвеселости как будто никогда не было в его сердце… Впрочем, чрезвычайно труднотак описывать лицо. Не умею я этого вовсе. Старый князь тотчас же бросился насзнакомить, по глупой своей привычке.

— Это мой юный друг, Аркадий Андреевич (опять Андреевич!)Долгорукий.

Молодой князь тотчас повернулся ко мне с удвоенно вежливымвыражением лица; но видно было, что имя мое совсем ему незнакомо.

— Это… родственник Андрея Петровича, — пробормотал мойдосадный князь. (Как досадны бывают иногда эти старички, с их привычками!) Молодойкнязь тотчас же догадался.

— Ах! Я так давно слышал… — быстро проговорил он, — я имелчрезвычайное удовольствие познакомиться прошлого года в Луге с сестрицей вашейЛизаветой Макаровной… Она тоже мне про вас говорила…

Я даже удивился: на лице его сияло решительно искреннееудовольствие.

— Позвольте, князь, — пролепетал я, отводя назад обе моируки, — я вам должен сказать искренно, — и рад, что говорю при милом нашемкнязе, — что я даже желал с вами встретиться, и еще недавно желал, всего тольковчера, но совсем уже с другими целями. Я это прямо говорю, как бы вы ниудивлялись. Короче, я хотел вас вызвать за оскорбление, сделанное вами, полторагода назад, в Эмсе, Версилову. И хоть вы, конечно, может быть, и не пошли бы намой вызов, потому что я всего лишь гимназист и несовершеннолетний подросток,однако я все бы сделал вызов, как бы вы там ни приняли и что бы вы там нисделали… и, признаюсь, даже и теперь тех же целей.

Старый князь передавал мне потом, что мне удалось этовысказать чрезвычайно благородно.

Искренняя скорбь выразилась в лице князя.

— Вы мне только не дали договорить, — внушительно ответилон. — Если я обратился к вам с словами от всей души, то причиною тому былиименно теперешние, настоящие чувства мои к Андрею Петровичу. Мне жаль, что немогу вам сейчас сообщить всех обстоятельств; но уверяю вас честью, ядавным-давно уже смотрю на мой несчастный поступок в Эмсе с глубочайшимраскаянием. Собираясь в Петербург, я решился дать всевозможные удовлетворенияАндрею Петровичу, то есть прямо, буквально, просить у него прощения, в тойсамой форме, в какой он сам назначит. Высшие и могущественные влияния былипричиною перемены в моем взгляде. То, что мы были в тяжбе, не повлияло бы намое решение нимало. Вчерашний же поступок его со мной, так сказать, потряс моюдушу, и даже в эту минуту, верите ли, я как бы еще не пришел в себя. И вот ядолжен сообщить вам — я именно и к князю приехал, чтоб ему сообщить об одномчрезвычайном обстоятельстве: три часа назад, то есть это ровно в то время,когда они составляли с адвокатом этот акт, явился ко мне уполномоченный АндреяПетровича и передал мне от него вызов… формальный вызов из-за истории в Эмсе…

— Он вас вызвал? — вскричал я и почувствовал, что глаза моизагорелись и кровь залила мне лицо.