мне не удалось выяснить, имеется ли у меня дух соревновательности. Но вот сейчас, в тридцать пять, когда я остервенело принялась перебрасывать мяч через сетку, бойцовский характер определенно прорезался. Даже Сандро с края бассейна скандировал вместе со всеми: «Мэгги, Мэгги, Мэгги, давай-давай-давай!»

Приятной неожиданностью оказалось желание Франчески видеть меня в своей команде. Хоть она говорила со мной по-прежнему односложно, желание победить перевесило. Когда падчерица предпочла меня отцу, я подумала, что ослышалась, и не сразу перешла на ее сторону сетки. Но девочка поманила меня к себе, и у меня мгновенно отлегло от души, как будто до этого я принимала все слишком близко к сердцу, а теперь успокоилась.

Обыграв Массимо и Нико, мы с падчерицей хлопнули друг друга по ладоням, и в душе пробился крошечный росток веры, что еще не все потеряно. И, втайне мысленно прокручивая собственный впечатляющий победный удар, я похвалила Франческу:

– Ты была великолепна! Заслуживаешь медали!

Падчерица сначала разулыбалась, а потом, словно напомнив себе, что я враг, насупилась.

– Жаль, шкатулки уже нет, хранить медаль не в чем, – фыркнула она, нырнула под воду и через минуту вынырнула баттерфляем в другом конце бассейна. Чертова Фаринелли. Плавает как дышит: хоть брассом, хоть незамысловато, по-собачьи.

Я принялась повторять про себя: «Постепенно, не торопясь, мелкими шажками, один за другим».

Нико одарил меня одной из тех улыбок, которых я уже начала бояться, – полной сочувствия, говорившей: «Наберись терпения, все получится». Иногда у меня возникало непреодолимое желание затянуть в ответ «Я способна на вещи и похуже»[32], сопровождая песню цыплячьими телодвижениями, не вполне подходящими к тексту.

Внезапно мне захотелось, чтобы Нико основательно отругал дочурку за несносную грубость.

С этой мыслью, омрачившей первоначальные надежды на солнечный день без самоедства, я не стала напрашиваться вместе с Нико и Анной на рынок за продуктами. Хотя, как было отмечено розовым маркером в расписании свекрови, наступила моя очередь, я собиралась взбунтоваться: усесться в шезлонг и погрузиться в один из «этих ужасных журналов со сплетнями о знаменитостях», а не выбирать меню на ужин: белые грибы, побеги спаржи или гребаные трюфели. Да и не хотелось в очередной раз ублажать вечно напрашивающуюся на лесть Анну подхалимскими ответами: «Да, замок просто фантастический. Да, попасть сюда – это большая честь. Нет, у Сэма еще никогда не было таких замечательных каникул».

Вместо этого я завернулась в полотенце и радостно помахала им рукой на прощание, присматриваясь, не склонит ли муж украдкой голову к Анне, чтобы расслышать очередную колкость обо мне. И не ошиблась. Мне захотелось погнаться за ними по булыжникам, нахально покрутить перед свекровью своей немаленькой задницей и, собрав решимость в кулак, оборвать ее зловещий шепоток воплем: «Да пошла ты на фиг!» Велико было искушение рявкнуть, что, хоть мне и не помешало бы присоединиться к миру худеющих, но я, во всяком случае, верна ее сыну и чиста перед ним, в отличие от ее дражайшей Кейтлин. Можно даже поделиться скороговоркой, которую я придумала и твердила про себя, чтобы отвлечься, когда Анна принималась сверх всякой меры превозносить Кейтлин: «Отменного пилатеса чистейший образец, но склонный часто пенисы менять».

Появился Массимо с подносом, уставленным бокалами пива:

– Стаканчик-другой перед обедом?

Благодарение Богу за Массимо и его обильную выпивку. Голову даю на отсечение, что Анна поставила на бутылке джина крохотные отметки: вдруг я позволю себе выпить без высочайшего дозволения.

Только я решила, что день налаживается, как Массимо, улыбаясь во весь рот, словно смайлик на телефоне Франчески, заявил:

– На сегодняшний вечер я забронировал для всех билеты в оперу под открытым небом.

Я уставилась на него, надеясь, что он шутит. Но нет, деверь был серьезен.

– Мэгги, в чем дело?

– Ни разу не была в опере. Боюсь, ничего не пойму. – Меня аж в пот бросило при одной мысли, что, пока остальные будут с понимающим видом удовлетворенно кивать, я два часа просижу истуканом, в точности как, наверное, тот же Сандро на долбаных уроках китайского языка, где он неспособен отличить «зефир» от «швабры».

Массимо в притворном ужасе всплеснул руками:

– Никогда не была в опере! Тебе понравится… ведь там слова и мудрость сливаются воедино в идеальной музыкальной гармонии. Сядешь рядом со мной, и я тебе помогу.

Эх, надо было все-таки пойти с Нико. Уверена, он не будет в восторге от этой новости.

Желая увильнуть от разговора, я притворилась, что мне нужно охладиться, и поплыла к маме. Массимо удалось уговорить ее пойти в бассейн, хотя плавать она так и не научилась. Мама сидела на нижних ступеньках спуска, этакий маленький Будда в голубом, выставив голову из воды, как любопытный страус. Пусть лучше Массимо сам сообщит ей новость о вечернем развлечении.

Мама меж тем неустанно пыталась подбодрить Сандро:

– Тебе не жарко? Давай-ка, надевай нарукавники и садись рядом. Я тоже не умею плавать, но здесь, на ступеньках, ты будешь в полной безопасности, потому что я убью любого, кто вздумает намочить мне волосы.

Слава богу, маме представилась возможность передать свои «пацифистские» наклонности следующему поколению. Хорошо хоть, Анны не было рядом, иначе та мигом вооружилась бы ножницами, чтобы вырезать из газеты очередную заметку о том, как дурно влияет на детей агрессивный язык.

Сандро покачал головой. Сидя у Лариного шезлонга, он выкладывал на брусчатке узоры из гальки. Интересно, а мальчик не против, что отец все время проводит с Сэмом и Франческой?

Я выбралась из бассейна и вытерлась. Надо немножко согреться, а потом посмотреть, не захочет ли Сандро подняться со мной на валы и порисовать, пока я сделаю несколько фотографий. Красочность здешней природы, подсолнухи и маки натолкнули меня на идею цветочного лоскутного шитья.

Но пока я собиралась, между Ларой и Массимо вспыхнула небольшая ссора: они шипели друг на друга примерно тем же задушенным тоном, каким я призывала Сэма не ковырять в носу на людях. Массимо, уперев руки в бедра, кивал то на бассейн, то на Сандро. Не в первый раз я порадовалась, что в решающие первые годы смогла самостоятельно воспитывать Сэма. Жалостливые взгляды «бедняжка, все сама да сама» ничего не значили по сравнению со свободой не прислушиваться к чужим мнениям о том, что для ребенка хорошо, а что плохо.

У Лары и Сандро на лицах было очень знакомое выражение ожидания, когда же это кончится. Глядя на них, я понимала, почему Массимо, человек искренний, открытый, не прячущий своих чувств и идей, разочаровался в Ларе. Как бы мне ни нравилось ее общество, решать с ней проблемы было не проще, чем разговаривать через высоченный забор: ты даже не видишь,