где-нибудь спрятаться, а потом в тишине зализывает раны. Иногда Чу Ваньнин ощущал себя таким же раненым зверем, которому, видимо, предначертано всегда в одиночку справляться со своими трудностями.

Он знал, что неприятен другим людям, поэтому не собирался унижаться и просить у кого-либо помощи. Таким было его представление о чувстве достоинства, которому он неизменно оставался верен.

Когда Чу Ваньнин раздевался, из складок одежды на пол выпал алый парчовый мешочек, украшенный вышивкой. Подняв его и раскрыв дрожащими от боли пальцами, он увидел внутри две пряди черных волос, связанных вместе. Одна прядь принадлежала ему, другая – Мо Жаню.

Чу Ваньнин сжал мягкий мешочек в ладони и медленно смежил веки.

Тук-тук-тук – вдруг постучал кто-то в дверь.

Изумленный Чу Ваньнин резко распахнул глаза. Быстро спрятав мешочек в рукаве, он натянул на лицо привычную маску сильного раздражения.

– Кто там?

– Учитель, это я, – послышался за дверью голос Мо Жаня.

Сердце Чу Ваньнина внезапно забилось быстрее.

– Пожалуйста, откройте.

Глава 25

Он до смерти противен этому достопочтенному!

Грубое «Убирайся вон!» застряло у Чу Ваньнина в горле. Он долго молчал, все больше мрачнея лицом, а потом наконец медленно, через силу произнес:

– Входи уже.

– Э? У вас не заперто?

Мо Жань дулся на учителя целый день, а теперь решил, что настало время примирения, поэтому, продолжая говорить, толкнул дверь и вошел в комнату с таким видом, словно ничего не произошло. Сидевший за столом Чу Ваньнин смерил его равнодушным взглядом из-под полуопущенных век.

Справедливости ради следует отметить, что стоило Мо Жаню, от природы красивому юноше, переступить порог, как в комнате будто бы разом посветлело. Он был еще совсем молод, и от его упругой кожи, казалось, исходило едва заметное сияние, а уголки его рта были слегка приподняты, создавая впечатление, что на губах юноши всегда играет легкая улыбка.

Чу Ваньнин отвел взгляд от Мо Жаня. Опустив длинные ресницы, он протянул руку к горящей на столе палочке благовоний, потушил ее и лишь после этого сухо произнес:

– Зачем явился?

– Я пришел… взглянуть на вашу рану.

Неловко кашлянув, Мо Жань перевел взгляд на плечо Чу Ваньнина и опешил.

– Вы уже ее перевязали?

– Как видишь, – равнодушно констатировал Чу Ваньнин.

Потрясенный Мо Жань замолчал.

Да, он и в самом деле ненавидел Чу Ваньнина и злился на него за то, что тот ударил Ши Мэя. Однако, немного успокоившись, Мо Жань слегка устыдился. Ненависть ненавистью, но он не забыл, как именно Чу Ваньнин получил свою рану.

В душном, тесном гробу наставник своим телом закрыл его от когтей призрачной распорядительницы. И он не сдвинулся с места, даже когда его насквозь прожгла боль…

Мо Жань терпеть не мог Чу Ваньнина.

Однако, помимо отвращения к нему, он почему-то испытывал также много всего другого, и выходило, что его чувства к наставнику представляли собой сложную разнородную смесь, в которой такому грубому, неотесанному и необразованному человеку, как Мо Жань, было не разобраться. Конечно, впоследствии он пытался наверстать упущенное и занимался самообразованием, но по-прежнему чувствовал беспомощность в деликатных вопросах, касавшихся человеческих чувств и отношений.

К примеру, когда дело касалось Чу Ваньнина, Мо Жань мог целую вечность ломать голову и скрести затылок до плешки, но так и не разобраться, что именно испытывает по отношению к своему учителю.

Мо Жань легко распознавал лишь самые сильные эмоции: любовь, отвращение, ненависть, радость, возмущение. Если же несколько чувств смешивались воедино, у талантливого, мудрого и несказанно могущественного Тасянь-цзюня тут же начинала кружиться голова и рябило в глазах. «Не знаю, не понимаю, спасите, объясните, а-а-а, мой котелок сейчас треснет!»

Так что Мо Жаню было лень задумываться.

В душе он уже записал происшествие с Ши Мэем на счет Чу Ваньнина и уже тайком прикидывал, как, если подвернется случай, расквитается с ним, взыскав должок в двойном размере. В то же время Мо Жань чувствовал себя виноватым, поэтому в результате серьезной внутренней борьбы все же постучал в дверь комнаты Чу Ваньнина.

Мо Жань не хотел оставаться у него в долгу.

Однако наставник оказался даже более упрямым и бесчувственным, чем можно было себе вообразить.

Мо Жань обвел взглядом кучу окровавленных тряпиц на столе, таз с теплой водой, окрасившейся в красный, небрежно валяющийся в стороне кинжал с пятнами крови и ошметками кожи – и удивился.

И как этому человеку удалось самостоятельно обработать такую сложную рану в таком неудобном месте, да еще и перевязать ее? От вида испачканных кровью и гноем лоскутов у кого угодно кровь застыла бы в жилах. Да человек ли вообще этот Чу Ваньнин?

Мо Жань вспомнил, как только что промывал рану на щеке Ши Мэя и тот со слезами на глазах тихо стонал от боли. Пускай Мо Жань терпеть не мог Чу Ваньнина, все же в душе не мог не склониться перед ним в почтительном поклоне, признав, что старейшина Юйхэн – настоящий мужчина. «Признаю, ваша взяла!»

Мо Жань первым нарушил долгое молчание. Он прочистил горло и, ковыряя пол носком сапога, неловко произнес:

– Насчет того, что произошло в поместье Чэнь… Простите меня, учитель.

Чу Ваньнин промолчал.

– Мне не следовало кричать на вас, – продолжил Мо Жань, украдкой глядя на него.

Наставник по-прежнему не обращал на его слова никакого внимания, как всегда, сидя с равнодушным видом и смотря куда-то прямо перед собой. В душе, однако, Чу Ваньнин чувствовал себя обиженным, поэтому и молчал.

Подойдя ближе, Мо Жань заметил, что Чу Ваньнин перевязал рану как попало, намотав марлю хаотичными петлями, словно обвязал не собственное плечо, а краба на рыбном рынке.

Хотя что в этом удивительного? Разве можно рассчитывать, что человек, который даже не умеет правильно стирать одежду, сумеет хорошо себя перевязать?

– Учитель, не сердитесь, – со вздохом сказал Мо Жань.

– С чего ты взял, что я сержусь? – сердито ответил Чу Ваньнин.

Мо Жань смутился, но вскоре вновь заговорил:

– Учитель, перевязка не так делается…

– Будешь меня учить? – вновь огрызнулся Чу Ваньнин.

Мо Жань поднял было руку, желая помочь наставнику заново наложить повязку, но увидел выражение глаз Чу Ваньнина и тут же отдернул руку, подумав, что наверняка схлопочет оплеуху, если осмелится его коснуться. Затем юноша вновь поднял и вновь опустил руку, опять поднял, опять опустил – и так несколько раз.

Чу Ваньнин раздраженно скосил на него глаза:

– Что ты делаешь? Неужели хочешь меня ударить?

Мо Жань промолчал. Вообще-то он правда очень хотел его ударить, но не прямо сейчас.