было у всех на виду, по крайней мере, на одной из афиш «Вечного жида», как если бы он был узнаваемой «звездой» этого фильма. Сцены из «М» с участием Лорре были взяты, чтобы выставить его самого безумным чудовищем, хотя «М» обвиняет общество в целом. Актер Лорре слит здесь с персонажем-дегенератом, который, в свою очередь, сливается с евреем Лорре, вынужденным покинуть Германию ради своей безопасности. Тем не менее его известность Министерство пропаганды Германии беззастенчиво использовало для продвижения своих идей в подобных кинематографических поделках.

Фильм завершается речью Гитлера и маршем эсэсовцев. Фюрер обещает «уничтожение еврейской расы в Европе». Глава СС и один из главных архитекторов холокоста Генрих Гиммлер велел показывать эту пропагандистскую картину своим подручным, направлявшимся на восток совершать массовые убийства. «Вечного жида» показывали в нацистских молодежных организациях. Появился он и в кинотеатрах: кассовые сборы у него были небольшими, хотя слухи о фильме разошлись широко и многие немцы обсуждали его так, словно сами посмотрели.

Действительно ли появившаяся на свет после Первой мировой войны традиция хоррора породила такую пропаганду, а с ней и последовавшие фашистские зверства? Зигфрид Кракауэр делает мрачный вывод, что да: «Вечный жид» усугубил что-то в самой природе немецкого народа, сделав его предрасположенным к нацизму. Фильмы, появившиеся после Первой мировой войны, писал он в книге «От Калигари до Гитлера», отражали эти темные наклонности.

Верно ли это? Во время Второй мировой войны Кракауэру и другим немецким интеллектуалам в изгнании, например Теодору Адорно и Максу Хоркхаймеру, было поручено написать книгу, которая помогла бы американским лидерам лучше понять своего врага. Большинство из них были связаны с интеллектуальным движением под названием «франкфуртская школа», названным так потому, что их финансируемый из частных источников исследовательский институт находился во Франкфурте (до того, как его сотрудники были вынуждены бежать от нацистов). Многие из них в годы войны писали научные исследования для Управления стратегических служб – предшественника ЦРУ. В рейтинге странных симбиозов коммунистические интеллектуалы, пишущие аналитические материалы для тех самых агентств, которые вскоре начнут на них охотиться, заслуживают почетного места.

Газета The New York Times написала, что книга Кракауэра «От Калигари до Гитлера» представляет собой «месть беженца». Это перебор, но книга, безусловно, полемична. Читая вывод Кракауэра – появление гитлеровского режима означает, что Германия исполняет «то, что с самого начала предвосхищалось ее кинематографом», – мы видим плоды острого ума, пишущего военную пропаганду, вместо того чтобы задуматься о тех смыслах, которые придавали фильмам зрители, не говоря уже о режиссерах, сценографах, сценаристах и актерах27.

Хотя кому-то из читателей и впрямь может показаться, что фильмы ужасов подпитывали темные импульсы нацизма, как и утверждал Кракауэр. Разве использование нацистами образов хоррора не наводит на мысль, что в самих фильмах этого жанра содержится нечто протофашистское? Некоторые современные киноведы усмотрели в «Носферату» антисемитизм, хотя нет никаких доказательств, что режиссеры задумывали фильм как аргумент в пользу расовой чистоты или что первые зрители восприняли его именно таким образом. В принципе, эта картина может показаться историей об иностранном захватчике или некой угрозе социальному организму. Однако утверждать, что Грау, Мурнау или Гален хотели дать понять аудитории, хотя бы путем сложных умозаключений, что в образе вампира представлен еврейский народ, было бы чересчур тенденциозно. Сам Грау часто говорил о смыслах фильма – и всегда ограничивался лишь одним объяснением: ужас, которым пропитана картина, порожден войной, «космическим вампиром», убившим миллионы людей. Мурнау умер в Соединенных Штатах еще до прихода Гитлера к власти. Третий рейх вынудил и Галена, и Грау отправиться в изгнание; Грау бежал в Швейцарию после того, как нацистская партия запретила оккультизм. Антисемитизм в годы создания «Носферату» бытовал в обществе лишь подспудно, так что он не был прописан в фильме, хотя его при желании можно приписать. Однако никто не пытался это делать до тех пор, пока нацистские мифотворцы не начали использовать многовековые традиции погромов и кровавых наветов против еврейского народа в Центральной Европе28.

Сам Кракауэр написал о «Носферату» вкратце и не увидел там особого антисемитизма. Вместо этого он охарактеризовал образ Носферату как тирана и написал: «И вовсе не случайно, что именно в эту пору немецкая фантазия постоянно обращается к таким образам». Подобное упрощенное прочтение таких фильмов жанра хоррор и поныне используется даже в серьезных и вдумчивых онлайн-публикациях на эту тему29.

Кракауэр ухитрился обвинить в немецкой трагедии 1930-х годов даже те фильмы, которые были запрещены нацистами. Обсуждая картину Ланга «Завещание доктора Мабузе», Кракауэр предположил, что, если бы он был разрешен к показу в Германии, персонаж Мабузе служил бы лишь для демонстрации «демонической неотразимости» нацистов. Противореча самому себе, Кракауэр утверждал, что немцы слишком бесчувственны, чтобы воспринять социальный посыл Ланга. Чтобы сохранить видимость последовательности, Кракауэр строит причудливые мысленные построения: «Этот антинацистский фильм Ланга свидетельствует о том, что нацистский дух завладел немецкой душой, недостаточно вооруженной для того, чтобы превозмочь его бесовскую притягательность»30.

Фашизм действительно заимствовал фрагментарные образы из традиции хоррора, порожденной Первой мировой войной. Киношная нечисть – кошмарное эхо войны – предоставляла нацистам удобные образы, которые, будучи вырваны из контекста, позволяли запугивать публику вымышленными страхами. Для передачи немецкому народу своего послания нацисты использовали самые разные популярные стили, от детских книг и радиопередач до навязчивых песенок. Это дало мыслителям левого толка множество поводов задуматься об угрозе китча, о том, что может скрываться за его глупой сентиментальностью и сенсационностью. Кракауэра и его коллег беспокоили не только фильмы ужасов, но все то, что они называли массовой культурой. После войны они даже во всеуслышание поставили вопрос, не способствует ли фашизму вульгарность поп-культуры, процветающей на их новой родине. Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно высказались об «индустрии культуры» американского капитализма, в которой «автомобили, бомбы и кино» служат одной цели31.

Легко понять, что чувствовали эти ученые-эмигранты. Когда Кракауэр писал «От Калигари до Гитлера», он был убежден, что немецкая массовая культура подтолкнула страну к гибельному шагу. В его глазах все кино, все массовые развлечения представляли собой игровую площадку для фашизма. Учитывая печальный опыт Кракауэра и его коллег, можно ли упрекать их в том, что произведения этих жанров всякий раз напоминали им о январе 1933 года? После тех мрачных событий разве не обязан каждый из нас уметь взглянуть на явления таким образом?

Думаю, что да; но в то же время я полагаю, что Кракауэр подчас ошибался. Разве решение нацистов использовать в своих агитках украденные из фильмов ужасов фрагменты не свидетельствует о том, что хоррор имел непростое