из-за чего Филипп Август назвал его самым честным из тех, кого он когда-либо знал. Эта уникальная биография, насыщенная актуальными деталями, свежая и оригинальная по содержанию, была написана для семьи графа на понятном ей языке и относится к новой эпохе историй на народных языках:

Quant [li] lignages, frére & suers

Orront ce, molt lor iert as cuers,

Que li buens Mar. lor Frére

Willemes a fèt de lor pére

Feire tele uevre cum cestui.

& Dex lor dount joie de lui,

Car bien sai que molt s’esjorront

De cest [livre], quant il l’orront,

Por les granz biens & por l’enor

Qu’il orront de lor anseisor!

Ci fine del conte l’estorie,

E Dex en perdurable glorie

Dont que la sue ame soit mise

Et entre ses angles assise!

Amen.

Что касается рода, братья и сестры

Долго будут помнить в сердцах своих,

Что добрый брат их Маршал

Вильгельм сделал с их

Отцом такую работу.

И Бог им дал радость за него,

Дал им благо знания и наслажденья

Этой книгой, они получат все это

За благие дела и за честь,

Унаследованные от их предка.

На этом кончается история графа,

И Бог в вечной славе своей

Упокоит его душу

И поместит вместе с ангелами.

Аминь.

На автобиографии XII век был скуп, по нынешним меркам – почти пуст. Мы все еще в наивном Средневековье и далеки от самосознания Петрарки, запечатленного в «Письме к потомкам». Интроспективная биография того времени, пропитанная истовой религиозностью и монашеским духом, напоминает скорее о тех, кто ранее стремился к «дару слез», или о Рихальме из Шенталя, чьи видения были изложены Коултоном[167]. Образцом для таких духовных сочинений служила «Исповедь» святого Августина. Его влияние хорошо чувствуется в труде «О своей жизни» (De vita sua) Гвиберта, аббата Ножана в Пикардии с 1104 по 1124 год. Несмотря на то, что это запутанное и непоследовательное сочинение содержит множество эпизодов из разряда местных, монашеских, феодальных и городских историй, оно мало повествует об основной деятельности Гвиберта как аббата. Эти записи – личные, а потому, скорее, о внутренних переживаниях. Раскаяние в грехах молодости и ошибках последующих лет, искренняя привязанность к благочестивой матери, которая вела почти монашескую жизнь, соблазны светской учености и обретение надежного убежища в изучении и комментировании Библии, в рассказах о чудесах святых, видениях демонов, гаданиях по текстам Священного Писания – все это отражает многие любопытные аспекты монашеской и народной веры. Правда, большинство современных читателей вряд ли вслед за издателем этого текста назовут автора «предшественником писателей-мемуаристов».

Совершенно другой тип монашеской автобиографии, всецело стремящейся к внешнему миру, мы видим в «Книге о делах управления» (De rebus in administratione sua gestis) – рассказе Сугерия о его карьере настоятеля великого аббатства Сен-Дени. Будучи аббатом с 1122-го и до своей смерти в 1151 году, Сугерий, как регент в период отъездов Людовика VII на Восток, посвятил большую часть своей жизни управлению королевством и проявил себя талантливым администратором в Сен-Дени, увеличивая доходы, приводя в порядок архивы и восстанавливая церковь. Вовсе не удивительно, что и повествует он о землях, рентах, постройках, реликвиях и драгоценных камнях, но никак не о внутренней жизни монастыря и тем более не о собственной внутренней жизни. Последнее, в самом деле, не было темой его повествования, но и не похоже, чтобы это вообще его волновало. Поэтому другие его труды не содержат проповедей или богословских трактатов, но рассказывают о его великих учителях и их деяниях. Побуждаемый братьями сохранить для потомков плоды своего успешного управления, он взялся за это дело, «не руководствуясь тщеславием или надеждой на мирское вознаграждение», но ради предосторожности, чтобы по недосмотру его церковь не потеряла ни одного из недавно приобретенных или восстановленных прав или владений. Он увеличил доход Сен-Дени и его окрестностей от еженедельных пошлин – tonlieu, cens и péage, мельниц и большой ярмарки в Ланди. Он увеличил арендную плату и площадь возделываемых земель, посадил виноградники, чтобы обеспечивать запас вина, для чего раньше приходилось закладывать чаши и облачения аббата. Он также купил особняк в нескольких милях от монастыря, у ворот Сен-Мерри, «для более достойного проживания нас самих, наших лошадей и наших преемников, поскольку дела королевства часто требуют нашего присутствия». Что касается более отдаленных владений монастыря, вплоть до берегов Ла-Манша, то в десятках глав рассказывается об их расширении и восстановлении, а также о возросшей доходности благодаря усилиям человека, разбиравшего древние документы о праве собственности и гарантиях неприкосновенности, хранившиеся в архиве аббатства. Однако наиболее подробно рассказывается о перестройке и убранстве базилики аббатства в новом стиле, знаменующем переход от романики к готике; об этой перестройке Сугерий мечтал еще в пору юности в монастырской школе. Старая и тесная церковь была значительно расширена и перепланирована заново: хоры, неф и трансепты, новые алтари и часовни, двери и башни, изумительные окна, «украшенные сапфирами». Торжественное освящение 11 июня 1144 года, на котором двенадцать архиепископов и епископов освятили множество алтарей, подробно описанное в трактате, стало вершиной церковной карьеры Сугерия, памятником его благоразумию, энергии, мирскому великолепию и славе, а также его просвещенному покровительству искусствам. Звучные надписи Сугерия украшают порталы, его талант негде было укрыть: «Кто я такой? – спрашивает он. – И что есть дом отца моего, чтобы я осмелился начать и понадеялся закончить столь восхитительную постройку, если бы я по милости Божьей и его святых мучеников не посвятил свой разум и тело этому делу?» Мы повсюду читаем о земных богатствах, которые он сравнивает с сокровищами Иерусалима и Константинополя, о золоте, драгоценных камнях, мозаиках, эмалях, роскошных облачениях, самоцветах с их мистическими смыслами, понятными только ученым людям, о библейских аллегориях, начертанных латинскими стихами под «великим множеством новых окон, выполненных руками многих разноплеменных мастеров». И среди всех драгоценных камней «недостает разве что карбункула». С гордостью перечисляется стоимость каждого предмета: большая золотая чаша весом в сто сорок унций, украшенная гиацинтом и топазом; двери, позолоченные «за огромные деньги»; более семисот ливров за окна; сорок две золотые марки за главный алтарь; четыреста ливров, потраченных на драгоценные камни для распятий, «которые стоили гораздо больше».

«Не упрекай святых за мотовство»[168], – говорил Вордсворт. Суровому святому Бернарду, который несколькими годами ранее