Татарин попытался ударить меня свободной рукой, но, поскольку его тело было слишком напряжено, я легко защитился. Он ударил ногой, и я был вынужден подставить голень под его щиколотку. Кость на кость – боль была дикой, но знакомой, так что я лишь выдохнул и сжал зубы. Рамис же охнул и на секунду обмяк, чем я и воспользовался.

Вопреки всяким правилам я дернул его вооруженную руку на себя, присел и подставил голову под его кисть, одновременно пружиня ногами, чтобы усилить бьющий эффект.

Результат был достигнут. И превзошел мои ожидания. Я не просто выбил пистолет, я его отправил, как футболист мяч в ворота, в дальний угол подвала. Туда, где лежал труп Цыганкова. Вращаясь, «форт 12» пролетел над покойником и булькнул в ванне с ржавой водой.

Утеря оружия придала Татарину сил. Он освободился от захвата и атаковал, нанеся серию мощных, но недостаточно резких ударов руками. Я сумел защитить голову, но пропустил изрядный тычок в солнечное сплетение, невольно согнулся и, чтобы уйти от удара сверху по позвоночнику, был вынужден упасть на пол, перекатиться и занять позицию для обороны лежа.

Не самая выгодная ситуация, но в таком положении меня Татарину не одолеть, это лишь кажется, что лежачего бить легко. Меня хорошо обучали защите в таком положении. Как только Татарин, ободренный успехом, приблизился, я осыпал его градом ударов по нижнему уровню, пятками и подъемами стоп по коленям, по голеням и по бедрам. Такие удары, по одиночке, не могут вывести противника из строя, но имеют эффект накопления. Пропустив их в большом количестве, через какое-то время он если и сможет держаться на ногах, то будет не в состоянии полноценно перемещаться.

Тем не менее Татарин продолжал наступать, не обращая внимания на удары. Я отползал, сколько было возможно, и продолжал отбиваться, но в конце концов коснулся затылком стены и был вынужден остановиться. Рамис попытался захватить мою ногу, получил хороший пинок в низ живота, зарычал и бухнулся на меня сверху, стараясь подмять под себя.

Я ошарашил его ударом кулака в основание носа. Кровь брызнула, словно раздавили перезрелый помидор, но Рамис натиск не сбавил, и какое-то время мы занимались просто борьбой. Видимо, он забыл, что в молодости я был чемпионом по самбо… Я занял выгодное положение и ударил его в горло.

Все было кончено. Я встал и отошел. Сделал несколько взмахов руками, восстанавливая дыхание, провел ладонью по волосам, стряхивая пот. Да, ничего не скажешь, старею…

Достал сигареты – удивительно, но во время схватки пачка не пострадала, – и обшарил все карманы в поисках зажигалки, прежде чем вспомнил, что бросил ее. Пошел к стенке, к тому месту, где она должна была упасть Ну и куда же она запропастилась? Позолоченный корпус должен был быть заметен издалека на бетонном полу, но, черт возьми, ничего не блестело. Не в ванну же она тоже упала, ванна совсем в другой стороне…

Рамис лежал молча и без движения. Я присел возле него на корточки и обшарил карманы. Нашел одноразовый «крикет», от которого и прикурил. Пустил струю дыма в окровавленное лицо Татарина и встал. Несильно пнул его ногой в бок:

– Подымайся!

Убивать его я не собирался. Ни убивать, ни уродовать сверх необходимого. Мстить за Цыгана, за Глеба? Нет, это не для меня. В вопросах раздачи долгов я стараюсь придерживаться принципов экономической целесообразности. Разве что когда дело касается моих самых близких, я могу поступиться принципами. А Лев Валентиныч и Глеб, сколь бы ценными работниками я их ни считал, к моим самым не относились.

Так что закапывать Татарина в мои намерения не входило. Вся наша драка, по сути-то, случилась из-за того, что я не мог позволить ему закончить разговор с пистолетом в руке. Или за поясом – какая в принципе разница? Эта крыса должна слушать, что я скажу, а не диктовать мне условия. Как там Инга сказала? В истории с похищением меня волнует не то, что похитили сына, а то, что похитили моего сына. Чего там скрывать, она во многом права…

– Подымайся! – Я уже посильнее впечатал ботинок под ребра Рамису.

Он застонал.

Я пренебрежительно хмыкнул.

Я бросил окурок рядом с его головой, хотел раздавить – и передумал, не раздавил, отошел на пару шагов, сунув руки в карманы брюк:

– А знаешь, самое смешное, что я приехал один. Никаких снайперов вокруг нет. Неужели ты еще не догадался об этом?

Тут я, признаться, немного соврал. Я приехал со своей штатной охраной, но они сидели в машине достаточно далеко от дома и имели приказ вмешиваться только в том случае, если кто-нибудь, кроме меня, выйдет из дома и захочет уехать, а я не отвечу на телефонный звонок. Честно сказать, в этом не было какого-то особенного героизма. Просто я хорошо знал Рамиса и был уверен, что договориться со мной он попробует без посторонних, один на один. Хотя бы из-за тех ста тысяч долларов, которые я ему должен. А мне было интересно послушать, что же он скажет.

У Татарина теперь только два выхода. Или драпать из города, менять биографию и устраиваться на новом месте, или примкнуть к одной из диких бригад, промышляющих кражами и грабежами. Среди отмороженного молодняка он благодаря возрасту и понтам будет пользоваться авторитетом. Года два или три, пока не сдохнет, или не окажется за решеткой.

Рамис перевернулся на спину, согнул ноги в коленях.

– Я не верю, что ты пришел Цыгана спасти!

– Да не верь на здоровье! Если бы я точно знал, что он уже мертв, – тогда я бы, наверное, и не стал в одиночку соваться. Мы просто запалили бы дом и дождались, пока ты побежишь, чтоб тебя пристрелить! А так, раз был шанс – отчего не попробовать? Я не бросаю друзей… А ты крыса и трус, тебя бы надо прикончить, но противно мараться.

– Хочешь деньги зажать?

– Ты про сто тысяч? А почему бы и нет? Кому ты пожалуешься? Прокурору? Жалуйся на здоровье! А никто из серьезных людей тебя слушать не станет, я отвечаю. Я позабочусь о том, чтобы все реальные люди узнали, какая ты падаль.

Насладившись произведенным эффектом, я ухмыльнулся:

– Ладно, не переживай, получишь ты свои бабки обратно! Я долги всегда возвращаю. И тебе все верну, хотя ты этого и не заслуживаешь…

Мне показалось, что Рамис хочет что-то сказать, и я, ослепленный чувством победы, приблизился и наклонился к нему.