class="p1">Сколько дураков уже попалось на эту удочку?

Я оказался очередным.

Он схватил меня под колени и дернул. Я упал, машинально выполнив страховку, так что сумел уберечь голову от удара. Как только спиной коснулся бетона, обеими ногами лягнул Татарина, но попал ему куда-то в плечи и руки, так что ущерба не причинил.

Мы снова сцепились.

Мне показалось, что теперь против меня борются сразу два Татарина. Я молотил одного, а второй в это время душил меня железными руками, колошматил затылком о бетон, рычал и брызгал слюной.

Я почувствовал, что начинаю вырубаться.

Я ударил его по глазам. Почти целиком засадил большой и указательный пальцы в глазницы. От крика Татарина содрогнулся фундамент. Я отдернул руку, решив, что ему достаточно.

Хрен там!

Он укусил меня в шею.

Он укусил меня в шею. Не меняя положения рук, которые почти сдавили мое горло до размеров молочной бутылки, Рамис наклонился и попытался оторвать мне кадык.

Даже не знаю, как мне удалось вывернуться. Адамово яблоко я защитил, но кожу на шее он таки здорово прихватил. Чуть не вырвал вместе с мясом.

Меня впервые пытались загрызть.

Честно скажу – страх, который я пережил, не идет ни в какое сравнение с теми чувствами, которые испытываешь под стволом пистолета. Пистолет – это все-таки что-то цивилизованное, современное. А вот впивающиеся в кожу клыки…

Перед глазами у меня замельтешили черные мушки и начали расплываться радужные круги. Верные симптомы недостатка кислорода. Еще миг – и я потерял бы сознание.

Я ударил.

Этот удар мне когда-то продемонстрировал Мастер. Нечто из арсенала ушу, наносимое тремя пальцами, сложенными хитрым образом. Я никогда его не отрабатывал. И никогда не применял в боевой ситуации.

А сейчас применил.

Я ударил Татарина почти в то же место, за которое он пытался меня укусить.

Своего рода «око за око».

Этот удар не требует большой силы, его может нанести и ребенок. Он требует точности. И внутренней концентрации.

Я выполнил все условия.

Татарин умер в ту же секунду. Умер, но рук не разжал. Мне самому их пришлось разжимать. А он просто тюкнулся лбом в мою голову и больше не двигался. Мне показалось, что в его теле не девяносто, а целых сто восемьдесят килограммов веса.

Я с трудом выбрался из-под него.

Сел, прислонившись к стене. И тут увидел свою зажигалку. Она лежала у моей ноги, сверкая позолоченными поверхностями.

С лестницы донесся голос охранника, и я крикнул в ответ:

– Все нормально!

Часть третья

Отцы и волки

Глава восемнадцатая

Архив мертвеца

За последние дни я растерял почти всех друзей. И умудрился проделать это так органично, будто всю жизнь только и стремился к подобному результату.

В камере у меня было достаточно времени, чтобы поразмышлять.

Я имею в виду не «Кресты», где я парился больше десяти лет назад.

Я говорю о камере в Межрайонном изоляторе временного содержания, куда меня на два дня поместили, задержав по подозрению в убийстве. На меня пытались повесить смерть Глеба.

Случилось это вскоре после того, как ранили Ингу.

* * *

Охранник нарушил инструкцию только из-за того, что почувствовал что-то неладное. В дом он вошел, держа пистолет наготове. Увидев меня с окровавленной рожей и два трупа бывших начальников, чуть не выронил пушку.

Позади дома нашлась глубокая яма, и мы бросили туда труп Рамиса. Предварительно я выудил из его карманов все документы – пусть помучаются с установлением личности, если найдут.

Подвернулся под руку и мешок с негашеной известью. Яма, мешок – похоже, Рамис готовился к похоронам. Надо полагать, не к своим. Судя по размерам могилы, он мог похоронить и двоих, меня и Цыгана. Интересно, Рамис сам копал? Или заставил Льва Валентиныча?

Эх, Лев Валентиныч! Теперь уже никто не узнает, какого хрена ты в одиночку приперся на встречу с Татарином! Действительно договориться хотел? Или он использовал какую-то хитрость, чтобы тебя заманить? А может, просто выкрал, как Глеба?

Мы засыпали труп Татарина известью и забросали землей. Когда все было закончено, один из моих охранников перекрестился и пробурчал под нос что-то вроде короткой молитвы. Я же подумал: если пройдет достаточно времени, прежде чем захоронение обнаружат, то ни одна экспертиза не определит, от чего сдох Рамис.

Проще всего было бы и Цыгана положить в ту же яму, но я, игнорируя намеки помощников, рассудил по-другому. Лев Валентиныч заслужил нормальные похороны. Мы погрузили его тело в багажник ставшего бесхозным «паджеро» и вывезли за несколько километров от дома. Оставили на обочине трассы, так, чтобы его смогли обнаружить достаточно быстро.

Осиротевшего «мерина» я велел отогнать на стоянку у офиса. Когда пройдет официальное опознание Цыганкова, мы отдадим машину вдове. И выплатим компенсацию за потерю кормильца. Только бы она держала язык за зубами, не наболтала в органах лишнего…

Я представил, сколько раз меня будут таскать на допросы. Кушнер, Глеб, Цыганков – у ментов есть все основания заняться нашей конторой вплотную. Натравят налоговую, ОБЭП, изымут финансовую документацию и компьютеры, станут прессовать младших сотрудников, добиваясь компромата на руководство. После подобных проверок многие фирмы оказываются на грани банкротства. А в моем холдинге после гибели Мишки дела и так идут все хуже и хуже, так что пристальный интерес органов может окончательно торпедировать фирму. Надо ее продавать, пока еще можно найти покупателей, дающих нормальную цену…

Самому догадливому из охранников, тому, который первым спустился в подвал, я отдал ключи от «паджеро»:

– Поставишь джип на стоянку, а завтра позвони вот по этому номеру. Спросишь Ивана Михалыча, скажешь, что от меня. Это нотариус, он тебе оформит доверенность.

– Спасибо, Константин Андреевич!

– За что? А-а, черт! Решил, что я тебе ее подарил? Спятил, что ли, на паленой машине кататься? От нее надо избавляться как можно быстрее! Сбагрим куда-нибудь на Кавказ или в Среднюю Азию. Не переживай, ты получишь проценты от сделки.

Рамис бы так не поступил. Он бы «зачистил» охранников, а потом похоронил их вместе с Цыганом в общей могиле.

Я отправился в офис и сел в своем кабинете. До конца рабочего дня оставалось еще два часа. Мне хотелось всех разогнать, чтобы спокойно заняться тем, что задумал. Но привлекать внимание, нарушая установленный распорядок, было нельзя, и я ерзал в директорском кресле, то и дело поглядывая на часы.

Вошла секретарша:

– Вам факс, Константин Андреевич.

– Давай.

Мне хотелось спросить у нее: «По мне видно, что я только