очках и широкополых шляпах, с гигантским кольтом на бедре, рыскали по дороге. Появляясь, как из-под земли, они норовили незаметно пристроиться позади чрезмерно резвого автомобиля. Продержавшись в непосредственной близости две- три минуты и зарегистрировав недозволенную скорость, полисмен обгонял нарушителя правил, загораживал путь и вручал штрафную квитанцию.　

Мимо пробегали скучные провинциальные городки с испанскими названиями, схожие до одурения, со своим Бродвеем — центром торговли и сомнительных увеселений, нагромождением хвастливых реклам. При выезде из одного такого городишка мы задержались в ожидании отставших машин.　

— Это что за столица? — шутливо спросил Громов.　

— А вы почти угадали, — ответил наш инженер. — Сей населенный пункт именуется весьма пышно: Король-Город.　

Желто-серое поле, поросшее чахлым кустарником, было беспорядочно застроено нескладными сарайчиками, сколоченными из ящичных досок, фанеры и ржавых жестянок. Полуторатонный грузовик не уместился бы даже в самом большом из этих странных сооружений. В иных сарайчиках дымились короткие жестяные трубы — там были очаги. Из игрушечных оконец выглядывали человеческие лица. В этих конурах жили. Их населяли целые семьи.　

Фанерная дверка заскрипела. Из ящика, согнувшись, выбралась моложавая красивая женщина и враждебным взглядом окинула незнакомцев. Малютка лет трех вцепилась в юбку матери, уставилась пугливо на высокого чужого дядю, готовая расплакаться. Громов погладил ее шелковистую головку. Лицо женщины слегка смягчилось.　

— Кто вы? — недоверчиво проговорила она.　

— Русские летчики. А вы?

Женщина как будто смутилась.　

— Мы из Кливленда, Огайо, — сказала она, одернув вылинявшее от стирки платьице девочки. — Муж второй год не имеет работы. Он столяр.　

— Чем же вы живете?　

Женщина отвернулась в сторону, ответила нехотя, отрывисто:　

— Белье хожу стирать. Шью немного. Надо существовать. Двое маленьких… Мужу обещают место на ящичной фабрике. Когда-то еще!..　

Обросший сивой щетиной, бродяга в рваных пудовых башмаках ковырялся в куче отбросов. Другой, помоложе, расчесывая волосатую грудь, ворчал: «Брось, ни черта не найдешь! Им самим тут жрать нечего…»　

Таков один из многих поселков обездоленной трудовой Америки.　

В далекие дореволюционные годы на окраинах больших сибирских городов или промышленных центров Донбасса можно было видеть жуткие лачуги. Беднейший рабочий люд, голь, перекатная, самовольно обосновывался на пустырях, свалочных местах; из подручного хлама мастерил себе конуры. Народный юмор окрестил эти обители городской нищеты: «Нахаловка», «Шанхай»… Но у нас они сгинули навсегда, и следов ныне не найти! В годы пятилеток на месте «шанхаев» появились кварталы благоустроенных и красивых домов.　

В американских «нахаловках» до сих пор ютятся люди, обреченные капитализмом на безработицу и нужду. Богатейшая капиталистическая страна не может удовлетворить естественного человеческого права на труд.　

Тысячи и тысячи деятельных, здоровых, работящих людей скитаются по Америке в поисках работы. Нигде и никому не нужные, они попрошайничают на дорогах, пополняют шайки преступников. Стараясь удержаться на поверхности, семейные кочуют с женой и детьми из штата в штат, готовые взяться за любую работу. Калифорния рисуется их воображению обетованной землей. Но тут и своих безработных достаточно. Зато под калифорнийским небом нет нужды думать о квартирной плате: «до лучших времен» они оседают в фанерных поселках. «Все же, — утверждают обитатели конур, — тут нам лучше, чем в Нью-Йорке или Чикаго!» Что и говорить: калифорнийский климат благодатен для бездомных бедняков…　

Рассвет застал нас в Сан-Франциско. Над улицами города медленно таяла тонкая дымка тумана. Под ярким солнцем поблескивали воды залива. Легкий ветерок доносил запахи океана.　

Пройдя в конец тихой улицы и поднявшись на гребень крутого холма, мы увидели в бухте небольшой островок Алькатраз с мрачным средневековым зданием. Это одна из достопримечательностей Сан-Франциско — федеральная тюрьма, в которой отбывал заключение вожак чикагских бандитов Аль-Капонэ. Его безмятежное существование в алькатразском узилище служит американцам источником бесчисленных острот и смешных анекдотов. Впрочем, это смех сквозь слезы. Профессиональный налетчик, главарь разбойничьих шаек, содержатель тайных притонов и публичных домов, терроризировавший Чикаго, посажен в тюрьму по приговору суда за… сокрытие от обложения налогом своих доходов.　

Процесс Аль-Капонэ, независимо от желания судей, вскрыл гниль и мерзость капиталистического строя. Обнажились тайные связи бандитского мира с правительственными учреждениями; продажность и разложение городской администрации, «выбранной» по указаниям Аль-Капонэ; участие полицейских в уголовщине.　

Критически мыслящие американцы отдавали себе отчет, что суд над Аль-Капонэ превратится в комедию. Кто осмелится «засудить» миллионера, тесно связанного с высокопоставленными лицами! Один за другим проходили свидетели, мрачно повторяли формулу присяги: «Клянусь говорить суду правду, всю истинную правду, и ничего кроме правды, и да поможет мне бог!..» И никто из свидетелей не осмелился даже пикнуть против всемогущего бандита. С ним шутки плохи. Вымолвишь неосторожно правдивое словцо, а за порогом уже дожидается молодчик с десятизарядным пистолетом: «Пожалуйста, прямо на кладбище!» Или — что еще проще — на первом же перекрестке станешь жертвой уличного движения — угодишь под бешено мчащийся автомобиль.　

Сохранив награбленные миллионы и размышляя о способах их приумножения, Аль-Капонэ коротал дни на островке Алькатраз. Газеты не давали ему тосковать, присылали разбитных корреспондентов и фоторепортеров. Бандит устраивал пресс- конференции… «Капон намерен вскоре переселиться на свою виллу в Миами», — сообщал херстовский «Экзаминер». Печатались лирические снимки: немолодой мужчина, плешивый и грузный, с лицом биржевого маклера не у дел, одиноко сидит на берегу пруда, закинув удочку; подпись — «Его невинные досуги…» Вся Америка смеялась над «шутками Фемиды», а бандит издевался над Америкой.[10]

Берт Уэнхоп, рабочий из Окленда, говорил:　

— Справедливость? Да, очередная дурацкая выдумка. Я вам скажу, какая для рабочего класса существует справедливость. Помните Форбса? Аллистона Форбса, который инсценировал банкротство и спокойно положил себе в карман два миллиончика чистоганом? Я видел его вчера в шикарном автомобиле. Его осудили на восемь лет. А сколько он просидел? Меньше двух — и был помилован по слабости здоровья… Мы и умрем и сгнить успеем, пока он подохнет… А вот теперь… видите задний фасад того дома? Там живет миссис Дэнэкер. Она занимается стиркой. Ее муж раздавлен поездом. Ее иск к дороге отклонили; все дело обернули так, будто бы муж был сам виноват… Суд так и постановил. У нее был шестнадцатилетний сын Арчи, он служил там же, где и отец. Так вот: как-то он удрал в Сан-Франциско и обокрал там пьяного на два доллара и восемьдесят центов… А к чему его приговорили? К пятидесяти годам. Восемь он уже отсидел… И будет сидеть, пока не околеет… У него очень быстро развивается чахотка, заразился в тюрьме… Арчи, подросток, стащивший у пьяного два доллара восемьдесят центов, получил пятьдесят лет тюрьмы, а Аллистон Форбс крадет два миллиона — и сидит меньше двух лет. Так вот, скажите, кому эта страна — мать?..　

Спешу