на ближайшие аэродромы, что мы благополучно опустились». Харвей проявил расторопность; вскочив в свою колымагу, он поспешил к телефонной станции. Через несколько минут мы на аэродроме в Сан-Диего узнали, что советский самолет, о котором несколько часов не было вестей, приземлился в ста тридцати километрах к северу от мексиканской границы. Никому неведомый фермер приобрел известность, его имя упоминали все газеты, а некоторые помещали портрет «удачливого Уолтера». Он быстро вошел во вкус и давал пространные интервью. Сейчас Харвей, ухмыляясь, болтал в микрофон, и его слушали миллионы радиослушателей.　

— Это было рано утром, и я, как всегда, пошел к своим коровам, — рассказывал он, умышленно вставляя смешные словечки. — Вдруг прямо надо мной — гигантский самолет. Я едва успел нагнуть голову, а то вам бы и не пришлось со мной познакомиться… Самолет опустился, из него вышел человек, потом еще двое. Что вы думаете, — я, Уолтер, калифорнийский парень, сразу узнал этих русских летчиков. Один из них, навигейтор Дэйнайлайн, дал мне записку. Я, конечно, сообразил, что надо ехать на телефонную станцию… Вот так-то вы, леди и джентльмены, узнали о прибытии русских ребят…　

«Паблисити» Уолтера Харвея оказалось недолговечным: на другой день имя фермера уже не встречалось в газетах. Однако простецкий на вид калифорниец не упустил случая нажить деньги. «РД» опустился на принадлежащем ему участке, и Харвей ввел таксу… за право осмотра советского самолета. Он брал по четверти доллара с владельца каждого автомобиля, останавливавшегося возле громовской машины. Потом разбил палатку и продавал экскурсантам «Кока-Кола». «Квартеры» серебряной струей текли в карманы ловкача. Он разохотился, и на дорогах, ведущих к Сан-Джасинто, появились указатели со стрелкой: «Путь к советскому самолету». Бешеную деятельность Харвей развил перед отправкой машины. Он дал объявления во все газеты соседних городков: «Торопитесь! Еще только три дня вы можете лично осмотреть русский рекордный самолет на месте его посадки — в трех милях от Сан-Джасинто». Утверждали, что Харвей сколотил несколько тысяч долларов.　

В этой связи мне рассказали трогательный эпизод. Вблизи Сан-Джасинто живет батрак, эмигрант из Венгрии. Он был одним из первых, сбежавшихся к месту посадки «РД». Потом венгерец обслуживал приезжающих — вытирал пыль на автомашинах, подносил воду, получая за это по мелочам.　

— Что, разбогател теперь? — спрашивали у него соседи.　

— Я бы отдал все эти деньги на памятник Ленину, который создал таких людей и такой самолет, — ответил бедняк.　

В тог час, когда «РД» кружился над полем Уолтера Харвея, Чкалов, Байдуков и Беляков покидали США. Настроение летчиков омрачалось отсутствием вестей о Громове. Но двумя часами позже, когда «Нормандия» уже вышла в океан, радиостанция парохода приняла короткую телеграмму для советских летчиков: «Мировой рекорд дальности побит. Приземлились в Южной Калифорнии». Чкалов, Байдуков и Беляков тотчас ответили товарищам: 　

«Восхищены мастерством Громова, Юмашева и Данилина, которые подтвердили реальность воздушного сообщения из СССР в США через Арктику и завоевали во славу нашей родины мировой рекорд дальности. Советские самолеты должны летать дальше всех, выше всех, быстрее всех!»　

Из военного городка Марчфилда началось путешествие мировых рекордсменов по Калифорнии. Поздним вечером мы прибыли в Сан-Диего — крупную военно-морскую и воздушную базу США на побережье Тихого океана. У подъезда отеля на пилотов ринулась стая корреспондентов и фотографов. Громов насупился: «Вот тебе и отдых!» Снова и снова приходилось давать интервью, выслушивать наивные вопросы репортеров: «Что именно и в каком количестве съели вы, сэр Громоу, за последние сутки полета?», «Вы очень мерзли над полюсом?..»　

Репортеры неотвязными тенями сопутствовали летчикам и надоели им безмерно. «Ну, кажется, избавились!» — со вздохом облегчения сказал Громов, поднимаясь в вагон поезда, уходившего в Лос-Анжелос. Но не прошло и двух минут, как репортерская ватага с шумом ввалилась в вагон. В дороге соседи-пассажиры отводили фотографов в сторону и перешептывались. За сходную цену бакалейщик Смит, судья Паркинсон, дантист Бэрно становились обладателями снимков, изображавших их рядом с русскими пилотами. «Паблисити»!　

Рабочие полуторамиллионного Лос-Анжелоса встречали советских гостей. Люди заполнили перрон и запасные пути, взобрались на крыши и буфера вагонов. Полетели букеты цветов. Летчикам насилу удалось пробраться на вокзальную площадь, также запруженную толпой. Среди встречавших была группа русских переселенцев, эмигрировавших в Калифорнию во времена царизма. Старик с бородой по пояс, сняв шляпу, наклонил седую голову: «Слава вам, русские люди! Спасибо, родные!..» Американские рабочие запели «Интернационал».　

Летчики сели в машину. Моложавая, скромно одетая женщина, с огромными черными глазами, проскользнула через цепь полисменов и бросилась вслед автомобилю, простирая вперед руки. «Америка будет социалистической! Америка будет свободной!..» — воскликнула она тонким надрывающимся голосом. Полицейский офицер растерянно оглядывался. Толпа поглотила женщину.　

В столице Калифорнии мы провели пять дней. Солнце еще нс поднималось над Сиерра-Невадой, как в консульском особняке начинался телефонный трезвон. В двери стучались взрослые и подростки, явившиеся за автографами. Посыльные несли пачки поздравительных телеграмм и записок от владельцев магазинов и отелей, от портных и парикмахеров, предлагавших услуги пилотам в расчете на рекламу. Словом, повторялось все то же, что происходило неделю назад в противоположном конце Соединенных Штатов.　

Время шло, а пресса все еще была полна материалами, посвященными громовскому перелету. Целые страницы отводились даже в газетах махрового реакционера, фашиста Херста. На первый взгляд это казалось непонятным. Совсем еще недавно херстовские газеты, побившие рекорд грязнейшей антисоветской клеветы, называли предстоящий перелет Чкалова «советским блефом», «большевистским пропагандистским трюком»; херстовская чернильная свора врала, что «в Советской России вообще нет своей авиации», что «русские по своей природе не способны к пилотированию», а «Чкалов летит неизвестно откуда…» Когда же чкаловский экипаж победно завершил небывалый трансполярный рейс и миллионы людей провозглашали славу дерзновению советских летчиков, Херст мгновенно перестроился. Херст сообразил, что его свора пущена не по той дорожке. «Нажива — выше всего!» — и газеты, по команде хозяина, примкнули к общему благожелательному хору — разумеется, на очень короткое время. Приезд громовского экипажа в Лос-Анжелос король желтой прессы попытался было использовать в своих темных целях, но просчитался.　

В советское консульство позвонил редактор херстовской «Экзаминер»:　

— Сэр Рандольф Херст приглашает русских летчиков и их друзей в свое имение Сен-Симон…

Такой наглости никто не ожидал даже от этого семидесятипятилетнего фабриканта лжи.　

Херст «стоит» двести миллионов долларов, по другим американским источникам — четверть миллиарда. Он владеет семнадцатью газетами и десятью журналами, издающимися миллионными тиражами в крупнейших городах Соединенных Штатов; ему принадлежат: крупное телеграфное агентство, три радиостанции, кинофабрика. Конкурируя с другими газетными монополиями в обмане американского народа, Херст двадцать лет клевещет на советскую страну, извращает положительные сообщения об ее успехах,