В процессе работы встал вопрос — а почему эти россы не пошли следом за Христом? Почему они двинулись в другую сторону? После споров пришли к единственно возможному выводу — Христос не мог взять их с собой, ибо они не были евреями, к которым как раз и послан был сначала Христос, а во-вторых, они были явно бандитствующими, разбойными элементами. Грабители, забияки, отщепенцы, уголовники, оторвы в каком-то смысле. С чего бы нормальным, законопослушным людям скрываться в горах? Естественно, Христос не мог взять их с собой, он послал их в сторону, противоположную Израилю. Но следы его теплого отношения к россам там и сям встречаются в Библии — точнее, теплого отношения к уголовникам, разбойникам и нищим, ибо он знал и понимал их, да и сошлись они по общему духу бунтарства. Но что он мог сказать на прощание россам, когда посылал их в великий поход?

Эдик мучился этим вопросом уже несколько дней, Тарантино и сценарист уже сдались. Мучился, но пришел пока к убеждению, и так понятному — послал россов строить свою страну, создать ее, создать новую жизнь. Следы такого напутствия постоянно просвечивают в российской культуре. Россияне живут не здесь и сейчас, а как бы в светлом будущем, в одной надежде на него. Лучшая жизнь всегда где-то впереди, не сейчас. Россия всегда в поиске. Всегда в пути и надежде…ежу понятно все это. Что конкретно. Словами, Он мог сказать?! Ведь Эдику нужно записать Его слова, как апостолу.

Так вот Эдик и мучился тайной двух тысячелетней давности, и дела Российского музея уже не скакали победной монгольской конницей, а тащились пленными скифами, когда папу навестили в очередной раз его дети. И папа спросил их, замученный лицезрением мысленной картины: Христос прощается с россами и говорит им…что?!..

— Витя, Коля, подскажите папе, — коротко сказал он, помня библейские слова — устами младенца глаголет истина. Он описал им свою мысленную картину и повторил. — И что мог сказать Христос этим людям? А, ребята?

Коля и Витя хором и без заминки радостно завопили:

— Благословить!

— Это понятно, — недовольно вздохнул папа. — А сказал — что?

— Ничего. Просто благословил, — ответили глупые дети.

— Ладно. — Эдик постарался скрыть разочарование. Какой спрос с детей? Лучше б у кота спросить. Может, он ученый? Впрочем, какая-то мысль смутно забрезжила, неясная пока.

— Ладно, тащите сюда кота, — велел он. Ребята с этим и приехали — кот у них заболел, но Эдику ли не знать, что причину мешать папе его дети находят быстрее, чем кот поймает мышь. Спустя пять минут радостные дети вытряхнули из сумки на бумаги Эдика сонного кота. Кот узнал Эдика и замурлыкал — и боднул протянутую ладонь. Как благословение получил. Неясная мысль в голове принялась распускаться.

— Температура нормальная. Вы — жулики. Ладно, раз приехали, походите по музею, порисуйте что-нибудь, только картины не царапайте. Скоро домой поедем, — сказал Эдик. — Кота оставьте, его Татьяна Витальевна убьет.

— Ура! — завопили дети и убежали хулиганить. Им нравилось бегать по музею, нравилось пачкать красками холсты в мастерских, а где мог находиться единственный человек, которого они боялись — экскурсовод Татьяна Витальевна Ратникова — они отлично знали и без папы. Танька не выносила их органически, из вредности, из неприязни к Эдику…словом, она и за уши выводила обоих из музея, и шваброй гоняла вместе с котом и псом, когда еще уборщицей работала…все прочие старались мальчишек не замечать. Все-таки дети директора.

А мысль, родившаяся от общения с котом, быстро принесла плоды звонков в Нью-Йорк Тарантино и сценаристу на Мосфильм, или на то, что осталось от Мосфильма. Идея привела в восторг обоих, Тарантино же вообще долго не успокаивался, описывая Эдику, как он ее изобразит. Идея простого благословления россов преобразилась в голове Эдика в передачу россам Божьего Духа, причем передаче щедрой, чуть ли не всего Божьего Духа Христа…ну, оставив на евреев разве что чуть-чуть, немножко совсем, остаточек Духа Божьего. Христос же искренне полюбил Россов, они его не собирались распинать, так кому Он мог передать львиную долю Божьей Благодати? Недаром так размашисто, от души, раскинулась от края до края страна Россов, и недаром такой крохотный Израиль. Согласно полученной благодати, по Эдику. Такой поворот, наглый, скандальный и вызывающий был как раз во вкусе Тарантино. Он сказал, что в конструкцию сценария вбить последний гвоздь, он уже знает, как это изобразить на экране — свечением, всполохами огня Благодати, как это было с Христом, согласно Библии, на горе Фарос. Тарантино прямо видит, как щедро купаются в благодатном огне Россы, как потухает, отделяясь от общего пламени, Христос, вот он совсем погас, и только на мизинчике трепещет еще малый огонек — и тут Христос, словно вспомнив что-то неприятное, стряхнет этот огонечек себе в карман.

Описав это Эдику, Тарантино тут же потребовал увеличить свой гонорар на десять миллионов долларов, как плату за риск от религиозных фанатиков. Эдик оценил риск в восемь миллионов, на этом и расстались, пришлось, ибо в распахнутые двери торжествующая Танька ввела двух отпрысков, за уши, и кот тут же спрыгнул со стола, где валялся хозяином на миллионных договорах. Обвиненные в мусоре, шуме, визге и прочих смертоубийствах, мальчишки висели в ее жестоких руках мокрыми тряпочками, но защищал их Эдик через силу. В душе он был благодарен Таньке, несмотря на всю ее несправедливость. Мальчишки давно бы разнесли музей на мелкие щепки.

Между тем следствие о смертях полковника Онищенко, майора Гольцова и заказного явно убийства Пузырева не то что зашло в тупик — оно вообще давно бы рассыпалось на три разных уголовных дела, если б их не объединяла такая перспективная, на первый взгляд, фигура Эдуарда Поспелова. Больше ничего и никого их не связывало, а все обвинения, как убедились следователи, все доказательства скатывались с этого мерзавца, как вода с гуся. Вроде мокрый гусь, с головы до ног, а отряхнется — нет, сухой до свечения, такой-сякой. Следователи поняв, что попинать Эдуарда Поспелова все равно не выйдет из-за его связей и влияния, давно бы плюнули и закрыли дело, но вначале их поддерживал странный интерес генеральной прокуратуры, откуда они забрали это дело, и откуда постоянно шли запросы по продвижению следствия. Прокуратура явно копала под Эдика свою яму, поняли следователи, и она просто мечтает взять еще и их материалы, как камень на шею Эдика. А потом и сам Эдик проявил неожиданное рвение — охотно отвечал на вопросы, но при этом ссылался на секретность, мол, не все он может говорить, подписку давал, и не кому-нибудь, а вашему начальству. Вот если б ему, Эдику. Попасть на прием к Директору ФСБ, то многое бы прояснилось. Честно говоря, только наглость и гнала Эдика в эту приемную, где ему и впрямь хотелось выяснить свои вопросы.

Операм что, они попытались официально, так, мол, и так, в интересах следствия, подозреваемый требует встречи, но все их докладные и просьбы возвращались с косой поперек листа, и размашистой подписью Директора — Пошли вы в…

Опера не обижались на начальство, понятно, что к такому товарищу на прием прожженные жуки, на вроде Эдика, стремятся толпами, и не зря беднягу охраняет целая свора секретарей в погонах. Эдик не оставлял попыток — и звонил в приемную, пытаясь записаться и лично приходил два раза, пытаясь убедить секретарей в государственной важности своей проблемы, но его имя, видимо, оказалось внесенным в некий черный список. Директор предпочитал прохлаждаться со всякими террористами. Это казалось непонятным, вплоть до ощущения пустоты под ногами — ведь деятельность отдела «К» затрагивает интересы государства и может невольно нанести ему ущерб, от какового ущерба как раз и должна защищать государство его организация под названием ФСБ. Обычно эти придурки, вечно хмурые и засекреченные, всегда возникают тихой шекспировской тенью на пути всякого рода инициативы и хмуро предупреждают: «Братишка, сюда нельзя. Тут государственные интересы. Положь на место, чего взял, и назад осади, козел, а то по рогам…». Раздумывая над последствиями операции «Белое безмолвие», Эдик все больше и больше беспокоился. Как патриот. Как бы чего не…вышло. Серьезные последствия. Очень далеко идущие. И этой ФСБ все ведь известно. Сколько докладных записок подано — одна от Онищенко, одна от Эдика.