— Конечно. Она здесь главная.

Малика вытерла вспотевшие ладони накидкой. Почему за её спиной обсуждают какое-то замужество. Надо будет попросить Иштара, чтобы он раз и навсегда прекратил эти разговоры. Тем более что у него самого нет никаких поползновений к браку. Он сказал прямо, что в его планы не входит женитьба на шабире. Почему все думают иначе?

Хатма опустила голову:

— Я больше никогда его не увижу.

— Ты хочешь его увидеть?

— Да.

Малику раздирали противоречивые чувства. Хотелось дать девушке подзатыльник: ты же не собака, чтобы так тосковать по хозяину. И в то же время хотелось прижать девушку к груди. Её радости закончились в семнадцать лет — пусть даже извращённые радости. Кроме них она ничего не видела. Её ждёт холодная постель, мокрая от слёз подушка и одинокая старость. Её ждут мучительные вечера, когда она будет отправлять к Иштару других девочек, а потом встречать их. И вскоре из неё выйдет превосходная стерва, которая будет срывать на других свою злость за неудовлетворённые желания.

Но что-то не вязалось… Малика смотрела на Хатму и пыталась ухватиться за мысль, которая появлялась и тут же исчезала.

— Почему господин не оставил тебя в кубарате?

— Потому что он стал хазиром и перебрался жить во дворец.

Разве Иштар жил не во дворце? Вот это новость…

— У мужчины не может быть два кубарата, — добавила Хатма.

— Не понимаю. Как два?

— Кубары не переезжают с места на место. Им нельзя выходить на улицу. Когда господин переселяется в другой дом, он набирает новый кубарат, а старый распускает.

Малика покачала головой. Этак никаких девственниц не хватит. Неудивительно, что в других странах Лунной Тверди некому рожать.

— У господина есть дети?

— Нет, — уверенно ответила Хатма.

Неужели Иштар бесплоден, как и Шедар?

Девушка тотчас развеяла подозрения:

— Нам давали специальное питьё, чтобы мы не понесли от господина. — Хатма уставилась на улитку, прилипшую к обратной стороне стеклянного пола. — Ты заберёшь меня в свой дворец, когда станешь женой хазира?

— Ты не хочешь управлять Хоромами Луны?

Вскинув голову, Хатма расширила глаза:

— Я?! Кубаратом хазира всегда управляет мать-хранительница. Она управляет всей женской половиной дворца. Ей подчиняются все ведомства Приюта Теней: швейное, кухня, прачечная… Их много. Когда мать-хранительница умрёт, вместо неё останется старшая смотрительница. Меня могут взять в Хоромы только прислужницей.

Малика ухватилась за ускользающую мысль и едва не подпрыгнула. Кенеш подсматривает за Галисией и обо всём доносит Хатме. Но Хатма не встречается с Иштаром. Однозначно, не встречается — по ней видно. Тогда кому эта девчонка передаёт доносы?

— Когда ты последний раз ходила к Кенеш? — спросила Малика, изо всех сил стараясь, чтобы голос прозвучал спокойно.

— Кенеш? — Хатма свела белесые бровки. — Кто это?

— Старуха. Она живёт в Приюте Теней.

— Мне нельзя туда ходить. Там я была один раз, когда разговаривала с матерью-хранительницей. Потом меня поселили в комнату рядом с твоими покоями.

Малику бросило в пот. Получается, что любая служанка может представиться чужим именем: ведь её голоса никто не знает, а лицо спрятано под чаруш.

— Сколько у меня служанок?

— Личных — пять, — ответила Хатма. — Я и ещё четверо. У нас зелёные платья. Еду приносят прислужницы кухарки. У них синие платья. Бельём занимаются прислужницы прачки. Серые платья. Когда тебя нет во дворце, здесь прибираются сразу двадцать служанок. А на прошлой неделе нас закрыли в комнатах, а слуги мыли потолки и люстры.

— Так, ещё раз, — сказала Малика, хлопнув ладонями себя по коленям. — Кому непосредственно ты подчиняешься?

— Старшей служанке.

— А старшая служанка?

— Сейчас вспомню. Я ведь здесь новенькая. — Виновато улыбнувшись, Хатма почесала висок пальчиком. — Сначала идут прислужницы, потом старшие служанки, потом смотрительницы ведомств. Потом идёт старшая смотрительница.

— Которая подчиняется матери хазира.

Хатма кивнула:

— Правильно.

— Вы не выходите на улицу?

— Выходят смотрительницы ведомств, если раньше они не были кубарами.

Малика усмехнулась:

— В Ракшаде такое бывает?

— Если девушка до двадцати лет не становится чьей-то женой или кубарой, она может пойти к кому-нибудь в услужение. За это ей платят деньги. Но на улицу она может выйти только в большой праздник или когда состарится и снимет чаруш. Так во всех домах, не только во дворце.

— Хазир встречается с матерью?

Хатма замотала головой:

— Нет. Это запрещено законом.

— А со старшей смотрительницей?

— Не знаю. Наверное. Может, не хазир, а его помощники. Ведь кто-то приносит на женскую половину ткани на платья, продукты, посуду, мебель.

Надев чаруш, Малика вызвала старшую служанку и вместе с ней отправилась в Приют Теней. В голове роились вопросы. Зачем Хёск придумал историю про ненависть Шедара к матери? Хотел, чтобы шабира точно так же спряталась в Приюте от Иштара? Но чего ей бояться? Или Иштар нарушил какой-то закон, поселив шабиру в Обители Солнца, а Хёск этому противится?

После долгих блужданий по лабиринту коридоров, Малика наконец-то оказалась возле комнаты матери Иштара. Она ещё не знала, о чём будет говорить, но желание хоть немного разобраться в мире, который вдруг начал ей нравиться, вынудило постучаться в двери.

Из комнаты выглянула старая женщина. Без лишних вопросов посторонилась и жестом попросила Малику войти.

В комнате находились ещё несколько старух, однако Малике не составило труда узнать среди них мать Иштара. И не потому, что она сидела в кресле, а все остальные стояли. И не потому, что она единственная, кто не поклонился шабире. Перед Маликой сидел Иштар, вмиг состарившийся на десятки лет: окружённые сеткой морщин миндалевидные глаза, полные, красиво очерченные губы, упрямый подбородок. Несмотря на преклонный возраст, взгляд старухи остался цепким, всепроникающим.

— Я пришла перед тобой извиниться, Фейхель, — промолвила Малика, чувствуя себя неловко, обращаясь к старой женщине на «ты». В Ракшаде «вы» использовалось лишь при обращении к нескольким собеседникам. — Я должна была прийти к тебе раньше, как только приехала. И скажу, почему я этого не сделала.

Откинувшись на спинку кресла, Фейхель сложила руки на животе.

— Я не знала, как относиться к женщине, которая дала жизнь двум дочерям и покорно ушла из их жизни. Я не знала, как смотреть на женщину, которая произвела на свет шестерых сыновей и не смогла четверых проводить в последний путь. Я не понимала — и до сих пор не могу понять, — почему эта женщина позволила себе стать для своих детей никем. А теперь смотрю на тебя, и мне хочется поклониться, — вымолвила Малика на одном дыхании и, поклонившись, уловила краем глаза, как Фейхель сложила руки на груди и спрятала ладони подмышки. Не хочет, чтобы дрожащие пальцы выдали её волнение? А умеет ли она волноваться?