При Адэре возобновилась добыча гранита, заработал песчаный карьер — и город воскрес. Ещё недавно священнослужители собора святого Турдоса благодарили Бога за правителя — теперь чувствовали себя обманутыми.

День памяти мученика выдался солнечным, безветренным. Настоятель прошёлся по залу. Проверил, прочно ли прикреплены к арочным проёмам гирлянды цветов, хорошо ли с улицы очистили окна от снега. Пролистал молитвословы, разложенные на столиках возле входа — не дай Бог в них окажутся записки с непристойными текстами. Посмотрел, как служки протирают оклады на иконах, готовя их к поцелуям. Надев старенькую шубу, вышел на крыльцо.

Перед собором выстроилась колонна горожан, готовых последовать за священником на Славное Поле: там, на пригорке, возвышался гранитный обелиск, служивший символом чистоты и незыблемости веры. В прошлом году — несмотря на морозы и снегопады — людей было больше. Сейчас кто-то поддался на уговоры детишек и повел их не к обелиску, а на открытие ледового парка.

Месяц назад — к всеобщему удивлению — в город съехались скульпторы и народные умельцы. Обнесли центральную площадь заграждением из брезента. День и ночь замораживали воду в странных блоках, пилили глыбы льда, склеивали водой детали сказочных существ. Над оградой росли горки и башни замка. А вчера на шпилях появились флаги Грасс-дэ-мора.

Настоятель несколько раз ходил в ратушу, но староста остался глух к его просьбе о переносе даты или времени начала небывалого мероприятия. Чтобы хоть как-то подсластить горькую пилюлю, староста пообещал, что его семья и государственные служащие обязательно примут участие в шествии. Он не обманул — в голове колонны рядом с десятком дворян топталась когорта чиновников, сжимая в рукавицах белые пластмассовые цветочки. Настоятель присоединился к певчим и повёл процессию по улицам.

По тротуарам в сторону центральной площади топали шумные семейства. Заметив шествие, ретиво сворачивали в подворотни, забегали в магазинчики или примыкали к колонне — если некуда было прятаться, — но через пять-десять минут смывались. Настоятель вдыхал студёный воздух полной грудью и на выдохе выдавал мощный по звучанию речитатив, желая достучаться до сердец, наполненных верой не до краёв, не под завязку.

Процессия миновала окраину города и вышла в поле, где прислужники заранее протоптали дорогу. Голоса певчих полетели вширь и вдаль — после такого рвения им придётся молчать неделю, если не больше. Снег искрился на солнце, как россыпь самоцветов. Мороз хватал за уши и щёки. Мамаши поднимали детишкам шарфы до глаз и натягивали шапки на брови.

Когда до обелиска оставалось порядка ста метров, процессию догнал всадник. Придержав лошадь возле чиновников, громко объявил, что на открытие ледового парка прибыл правитель. Настоятель на секунду умолк и, не обернувшись, пошагал дальше, вознося молитвы святому.

Певчие пели невпопад, служители собора шли вразнобой и всё время оглядывались, а настоятель смотрел на обелиск и, еле сдерживая слёзы, убеждал себя, что глаза слезятся из-за снега и искрящихся прожилок в сером камне. И лишь приблизившись к пригорку, окинул взором тех, кто устоял перед соблазном увидеть правителя.

Изрядно поредевшая толпа возложила цветы к памятнику и направилась в храм. Теперь прохожие не прятались в подворотнях — размахивая руками, горячо обсуждали, как Адэр катается с детишками с горок, как печёт на самодельной печке блины, как смеётся, шутит, ходит… И настоятель с ужасом подумал, что правителя отделяет от Бога весьма тонкая грань. Горожане говорили об Адэре восторженно, самозабвенно, словно он спустился с небес. Будто это он откликнулся на их молитвы и наполнил их существование смыслом. Люди почему-то отказывались понимать, что не стоит поклоняться тому, кто завтра о них забудет — Адэр уедет, а Бог останется.

Вернувшись в собор, настоятель совершил службу, ничем не выказывая перед прихожанами смятения. Но когда зал опустел, рухнул на колени и повёл беседу с Богом. Мольбы о прощении заблудших овец, ослеплённых величием правителя, переплетались с благодарностями за солнечный день и за мир в стране. Просьбы о придании выдержки перетекали в прошения о здравии всех людей.

Оставив в стороне мирскую суету, настоятель не заметил, как на город опустились сумерки. Произнеся заключительную молитву, с удивлением осмотрелся — в подсвечниках горели свечи. Неужели кто-то решил загладить свою вину перед святым?

— Ад снаружи, рай внутри, — прозвучал усталый голос.

Настоятель поднялся на ноги, потёр колени и лишь тогда обернулся. Сложив руки на груди, правитель рассматривал одну из икон. Светлые волосы лежали на плечах спутанными прядями. Огоньки свечей, отбрасывая блики на чёрный меховой плащ, создавали вокруг статной фигуры зыбкий ореол.

— Когда народ бедствует — все проклинают правителя. Когда жизнь налаживается — благодарят Бога. Разве это справедливо?

Вцепившись в ворот хитона, настоятель пытался вспомнить: он молился мысленно или вслух?

— Это святой Турдос? — вновь произнёс Адэр.

— Да, мой правитель. Здесь на всех иконах Турдос.

— Дорогая икона.

Вытерев со лба пот, настоятель приблизился к Адэру:

— Она бесценна. Ей две тысячи лет.

— Зачем же вы одели её окладом?

— Так принято. В память о давно минувшем.

— Всё равно не понимаю: зачем создали эту драгоценную перегородку между верующими и святым.

— Сверкающее одеяние иконы символизирует исходящий от неё небесный свет, — пояснил настоятель.

— Серебро — это чистота. Золото — божественная благодать. Драгоценные камни — символ богатства души святого. Верно?

Настоятель, удивлённый познаниями безбожника, смог только кивнуть.

— Две тысячи лет назад эта икона, написанная на доске, была настоящим произведением искусства, — продолжил правитель. — Затем её выставили в храме или в молельне и начали собирать у прихожан деньги, чтобы спрятать истинную красоту под сияющей бронёй. — Адэр прищурился, явно оценивая украшение. — Долго собирали.

Настоятель пожал плечами, предчувствуя, что разговор сейчас примет неприятный оборот.

— Лист золота, сапфиры, изумруды, рубины, жемчужное шитьё, — промолвил Адэр, водя перед иконой пальцем. — Они скрыли одежду и фон. И теперь мы видим только лицо и руки святого.

— Мастер в точности повторил сложную композицию.

— Но Турдосу ещё повезло, — произнёс Адэр и посмотрел по сторонам. — Среди этого драгоценного оклада я не вижу лиц других мучеников.

Настоятель обвёл взглядом огромный зал. В свете свечей сверкала золотая роспись потолка и стен, блестели витые мраморные колонны, переливалась балюстрада верхней открытой галереи, искрились серебряные нити, удерживающие люстру в виде хрустальной кисеи — всё это говорило о силе веры и духовном богатстве религиозных людей. Благодаря их пожертвованиям молитвенный дом превратился в собор.

Настоятель внутренне сжался: