Помедлив, Хатма сняла с шеи зажим и стянула с головы накидку. Перед Маликой стояла девушка, не похожая на ракшадку: светлокожая, с белесыми бровями и ресницами, вздёрнутый носик окружала россыпь веснушек.

— Откуда ты родом?

— Из Ракшады, — ответила Хатма, теребя в руках чаруш.

— А твоя мать?

— Из Ракшады.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— Значит, ты пробыла в кубарате четыре года?

— Двенадцать лет. — Заметив, как Малика отклонилась назад, Хатма поспешила добавить: — Господин не брал меня, пока мне не исполнилось тринадцать. Я просто жила в кубарате. Моему отцу нужны были деньги, и господин выручил его.

— Как тебе жилось у господина?

— Когда он был дома — хорошо.

— А когда его не было?

— Нам не говорили: дома он или нет. Просто господин подолгу никого к себе не звал, и мы сами догадывались. Мы целыми днями сидели у двери и слушали тишину в коридоре. А потом приходила смотрительница кубарата и ставила на пол вазу…

— Какую вазу?

— С узким горлышком. Мы бросали в неё бусины, и смотрительница уносила вазу господину. Чья бусина выкатилась к нему на ладонь, та кубара к нему и шла. Иногда выкатывались две или три бусины. А иногда он забирал бусину полюбившейся кубары, и она ходила к нему по приглашению.

Альхара говорил, что в Ракшаде не принято спрашивать о количестве кубар, но можно спросить иначе…

— Много было бусин? — поинтересовалась Малика.

Хатма вдруг превратилась в недоразвитого ребёнка: неосмысленный взгляд, туповатое выражение лица:

— Две или три пригоршни. Наверное, две.

— Расскажи о правилах в кубарате, — произнесла Малика и вновь удивилась вылетевшей просьбе. Её не должно это интересовать.

Хотя почему не должно? Она читала о гаремах, правда, немного, и до недавнего времени не знала, что в Ракшаде гарем переименовали в кубарат. Но ведь дело не только в названии, но и в устройстве. По сути, гаремом называлась часть дома — заповедное место — куда не допускались посторонние. Там жила большая семья: жёны, мать, малолетние дети, наложницы, рабыни и евнухи.

А теперь? Жена живёт отдельно, кубары отдельно, мать вообще в каком-то приюте обитает, и глава семейства её не видит. Евнухов нет, а годовалых сыновей отправляют в казармы. Не с сыновей ли всё началось? Вырастая вне семьи, они перестали её ценить.

Малика надеялась, что бывшая пассия Иштара расскажет об особой иерархии, которая поддерживает дисциплину в дамском собрании. Может, есть какой-то кодекс, регламентирующий взаимоотношения женщин, их привилегии, права и обязанности. Однако семнадцатилетняя девчушка истолковала просьбу шабиры по-своему.

— Кубару натирают специальным маслом, — промолвила она с придыханием, словно втянула в себя изумительный аромат и не хотела с ним расставаться. — От него начинает ныть каждая клеточка. Чувствуешь себя воском, и внутри тебя всё трясётся в ожидании рук мастера.

Опешив, Малика не нашла, что сказать. Это слова не ребёнка, пусть даже познавшего плотские утехи. Эти слова вложили ей в голову.

Хатма восприняла её молчание как ожидание продолжения рассказа.

— Потом кубара садится в паланкин…

Малика вздёрнула брови:

— Голая? — И смутилась. Ну откуда в ней этот нездоровый интерес?

— В платье, которое снимается одним движением.

— Это как?

Хатма сжала кулаки перед грудью и рывком развела руки, будто разорвала платье на две половины. Или это халат?

— Кубара садится в паланкин, — продолжила девушка, — и её несут к господину.

Малика свела брови. В голове никак не рисовалась картинка. Паланкин? В доме?

— Куда?

— В комнату наслаждений.

Малика потёрла подбородок. Она уже слышала это слово. Ну да, дом наслаждений — так говорил Хёск. Так комната или дом? Наверное, комната: кубарам нельзя выходить на улицу. А это кто говорил? Кенеш.

Пока Малика копалась в памяти, Хатма продолжала знакомить её с «правилами»:

— …и заправляет под зажим, чтобы господину было удобно держать.

— Где? — спросила Малика, сообразив, что пропустила часть рассказа.

— Шабира, ты сейчас похожа на новеньких кубар. Они ничего не понимают и задают много вопросов. Им надо всё показывать, — промолвила Хатма учительским тоном и, приблизившись к Малике, обмотала её шею концами чаруш. — У тебя нет зажима. Вот это должно быть под ним.

Представив свою голову, похожую на яйцо в коротенькой юбке, Малика размотала ткань и сняла накидку. Глядя ей в лицо, Хатма опустилась на колени.

Малика пригладила ладонями волосы:

— Господин держит за ошейник?

Хатма коротко кивнула:

— Сзади. Господину нравится брать женщин, как жеребец берёт кобылу.

Малика тяжело вздохнула. Она должна дослушать эту мерзость до конца, чтобы окончательно вынырнуть из океана ненормальной эйфории, куда погрузилась три дня назад.

— Дальше.

— Перед этим надо снять платье, — пробормотала Хатма, беззастенчиво разглядывая Малику.

— Это я поняла. Что потом?

— Кубаре нельзя приближаться к ложу с изголовья или сбоку. Она ползёт от порога, затем взбирается на ложе по приступкам в ногах господина. Если он призывает нескольких кубар, они залезают друг за другом.

Малика исподлобья смотрела на Хатму и понимала, что девушка изнывает от тоски по развратным ночам.

— Если господину нужен рот кубары, он приказывает ей снять чаруш. Но перед этим она должна плотно зашторить окна, чтобы было темно. Стоять надо на коленях…

Малика вжалась в спинку дивана. В ушах далёким эхом прозвучало: «Открой рот, сука…» Чей это голос? Жердяя… Он касался её губ своими мясистыми пальцами, от которых воняло тухлой рыбой. А перед этим он вложил ей в руку свой липкий член.

Испугавшись, что сейчас её вырвет, Малика обхватила горло ладонью.

— Шабира? — произнесла служанка встревоженно.

Малика судорожно сглотнула:

— Разве можно рассказывать о таких вещах посторонним людям?

Веснушки Хатмы побледнели вместе с лицом.

— Ты не посторонняя. Ты шабира. На вопросы шабиры надо отвечать. Я подумала: тебе интересно, как твой будущий муж любит делать это.

— Кто тебе сказал, что я буду его женой?

— Мать-хранительница.

— Это кто?

— Мать хазира.

— Ты с ней виделась?

Хатма улыбнулась: