class="a">[511]. С одной стороны, военное вторжение в суверенную страну, как и участие в нем Венгрии, зачастую не одобрялись, с другой стороны, существовали резонные опасения, что искусственное подогревание властями румынского национализма больнее всего ударит именно по трансильванским венграм, как это уже неоднократно случалось в истории венгеро-румынских отношений. Как бы то ни было, административно-территориальная реформа прошла довольно гладко, редкие оппозиционные проявления в венгерской среде довольно легко блокировались.

Кадар, в отличие от Чаушеску, давший, как известно, после колебаний согласие на участие венгерской армии в вооруженной интервенции, не скрывал позднее своего глубокого разочарования тем, насколько плохо была подготовлена именно политическая составляющая акции, т. е. переход власти к новому правительству. Более того, в письме Брежневу от 14 сентября он откровенно признал, что венгерское общество в целом с непониманием отнеслось к силовому решению чехословацкой проблемы[512]. Не менее откровенен он был спустя 20 лет в одном из поздних интервью: «В августе 1968 года все мы оказались в глубоком кризисе – в личном и политическом»[513].

Нисколько не желая, чтобы развитие событий в Чехословакии перешло грань, которую он считал неприемлемой (т. е. вышло из-под контроля партийного руководства), Кадар вместе с тем был озабочен судьбой начатых экономических реформ в собственной стране и надеялся, что осуществление его реформаторских планов придаст новые силы коммунистическому режиму. Резонно опасаясь, что расправа с чехословацкими реформаторами нанесет удар и по этим планам, он до самого конца отдавал предпочтение политическому разрешению конфликта. Однако события развивались иначе, и в момент развязки Кадар не решился открыто противопоставить свою страну союзникам по ОВД. Его вынужденный компромисс был свидетельством неблагоприятных условий и объективных исторических лимитов, в которых реализовывалась реформаторская программа кадаризма. Август 1968 г. не только продемонстрировал прочность ялтинско-потсдамской модели, но еще раз напомнил венграм об ограниченном суверенитете их государства. Попытка путем маневрирования перейти грань возможного не удалась.

Решать надо было тогда, в тех конкретных условиях, и другого выбора у нас не было, скажет Кадар в упомянутом интервью. Пример Румынии, бравировавшей своей независимой политикой, для венгерского руководства не подходил – ведь в Румынии не надо было спасать реформы. Однако выбор, сделанный Кадаром в августе 1968 г., не смог гарантировать необратимости начатых преобразований. Правда, и в поставгустовский период среди реформаторски настроенной части венгерской коммунистической элиты и в широких слоях общества сохранялись определенные надежды на их спасение. Но изменение политического климата в Москве не оставляло шансов на проведение реформ в достаточно полном объеме. К 1973–1974 гг. венгерская реформа была свернута, и не столько в результате внутренних трудностей и противоречий, сколько вследствие непрекращавшегося давления извне. Тем самым мечты о принципиальном демократическом обновлении коммунистического режима для подавляющего большинства венгров были похоронены уже окончательно.

Итак, 21 августа 1968 г., в условиях произошедшего временного раскола в мировом коммунистическом движении, Венгрия и Румыния оказались по разные стороны. Понятно, что интервенция в Чехословакию внесла новую напряженность в двусторонние венгеро-румынские отношения. Критика чехословацкого «ревизионизма» на страницах венгерской печати была гораздо слабее в сравнении с прессой СССР, ГДР и Польши. Вместе с тем 24–25 августа центральные венгерские газеты «Nepszabadsag» и «Magyar Nemzet» не удержались от выпадов в адрес соседней Румынии, указав, что, уклонившись от участия в интернациональной акции, дружественная страна, к сожалению, поставила себя на одну доску с НАТО и греческой хунтой. В дальнейшем в венгерской партийной пропаганде попытки некоторых социалистических стран уклониться от общей ответственности за судьбы социализма во всем мире рассматривались как проявления неприемлемого для коммунистической идеологии национализма. При этом зачастую вопрос ставился «в целом», без упоминания Румынии или Югославии.

Вместе с тем уже 24 августа на встрече с Тито Чаушеску упомянул о своем стремлении к установлению контактов с венгерским руководством. А с конца августа по инициативе румынской стороны предпринимаются попытки «наведения мостов» между Румынией и Венгрией. Кадар выжидал до подписания в конце августа так называемых московских протоколов, когда реформаторская команда Дубчека пошла на принципиальные уступки, по сути дав согласие на осуществление советского плана «нормализации» в Чехословакии. В начале сентября никаких препятствий для двусторонних встреч уже не было, и в Бухарест для прояснения румынской официальной позиции и дальнейших планов отправился член Политбюро ЦК ВСРП Дежё Немеш. Беседовавший с ним один из главных идеологов румынской компартии Леонте Рэуту все еще не скрывал опасений советского вторжения. Венгерский эмиссар, тяготевший к более догматическому крылу в руководстве своей партии, не без иронии его успокоил: если бы чехи контролировали ситуацию в своей стране хотя бы наполовину того, как это умеют делать румыны, ни о каком опасном развитии не могло быть и речи, и соответственно не было бы и внешнего вмешательства[514].

Общее состояние не слишком доверительных венгеро-румынских отношений никак не позволяло официальному Будапешту предлагать свое посредничество в деле смягчения напряженности между СССР и некоторыми его союзниками по ОВД с Румынией. Что же касается румынской политической верхушки, то и Рэуту в беседе с Немешем, и другой член партийного руководства, Паул Никулеску-Мизил, посетивший Будапешт в октябре, выразили от имени своей партии готовность к улучшению двусторонних отношений. Излагая свою позицию, румынские функционеры категорично отвергали звучавшие в прессе некоторых соцстран (прежде всего ГДР) обвинения в том, что Румынии якобы угрожает реставрация капитализма. При этом подчеркивалось нежелание румынской стороны вести открытую дискуссию с союзниками. Представители ВСРП были еще менее заинтересованы в идеологической полемике по поводу уроков «Пражской весны», понимая свою уязвимость для критики с позиций жесткой коммунистической ортодоксии – ведь венгерские экономические реформы во многом перекликались с проектами Оты Шика и других пражских реформаторов. Тем более что с осени 1968 г. критика реформ все чаще велась под флагом борьбы с ревизионизмом. В Будапеште хорошо помнили неприятную ситуацию, возникшую на июльском совещании в Варшаве: когда Ульбрихт жестко критиковал Кадара и даже заявил о потенциальной угрозе социализму в Венгрии, то ни Брежнев, ни Гомулка не выступили в защиту венгров.

В ходе сентябрьско-октябрьских двусторонних встреч 1968 г. венгерские представители предусмотрительно не поднимали спорные проблемы, не связанные с чехословацким кризисом: сказалась незаинтересованность Будапешта в расширении водораздела между Румынией и союзниками. Вместе с тем оставалась в силе прежняя установка руководства ВСРП на более открытое выражение своих принципиальных позиций в вопросах, по-прежнему будораживших венгерское общественное мнение, прежде всего в вопросе о единстве венгерской культуры поверх государственных границ. 6 октября 1968 г. в «Nepszabadsag» публикуется программная редакционная статья, в которой излагалась официальная позиция по отношению к национальным меньшинствам Венгрии. В статье подчеркивалось, что, хотя их численность не превышает 3–4 % населения, им предоставлены