— Что вы имеете в виду, говоря, что, «конечно, поверили»? — спросил Ньюэлл.

Мария улыбнулась и пожала плечами.

— Он нашел то, что искал. Потерянного человека с низкой самооценкой. Если я опишу себя в те годы, то смогу заключить, что очень легко поддавалась влиянию и мной можно было легко управлять. Я была человеком, о котором Эдвард просто мечтал.

Имоджин Паскал мгновенно вскочила на ноги.

— Ваша честь, это высказывание создает у присяжных негативное представление о пострадавшем.

— Это часть истории семьи Блоксхэмов, — возразил Ньюэлл, — и это будет подтверждено дальнейшими показаниями мисс Блоксхэм.

— Мистер Блоксхэм не может ответить на эти обвинения. Это совершенно уникальный судебный случай. Я прошу, чтобы присяжным сказали, что они могут игнорировать это заявление, — настаивала мисс Паскал.

На этот раз, прежде чем ответить, Мария подняла руку, прося разрешения судьи.

— Да, мисс Блоксхэм, — произнесла судья, поправляя парик из конского волоса, чтобы запустить под него свежий воздух и охладить голову.

— Причина, по которой никто не может подтвердить мои слова, состоит в том, что именно так Эдвард все и задумал. Он сделал все, чтобы я никогда ни с кем не говорила о своей жизни. Он постарался, чтобы рядом не осталось свидетелей. Если б они были, я ушла бы от него много лет назад.

Судья откинулась на спинку стула и, поигрывая в руках колпачком своей ручки, обдумывала и оценивала приведенные аргументы.

— Хорошо, — произнесла она наконец. — Мисс Паскал, критерием оценки этих слов является их связь с темой разбирательства. Насколько я понимаю, свидетельство мисс Блоксхэм рисует нам ее представление о том, какими были ее семейные отношения, поэтому я нахожу его полностью релевантным. Осторожнее, мистер Ньюэлл, я не позволю безнаказанно очернять имя и характер доктора Блоксхэма. Не отвлекайтесь от темы.

Адвокат кивнул.

— Мисс Блоксхэм, не высказывая предположений о мыслях и мотивах вашего мужа, пожалуйста, объясните, что произошло дальше.

— Я смотрела на лезвия, а Эдвард сказал: «Я знаю, что от этого ты чувствуешь себя лучше». Раньше он очень подробно расспрашивал меня о членовредительстве и досконально знал всю мою историю. На протяжении наших первых свиданий мы больше ни о чем другом не говорили. Я объяснила ему, что, когда резала себя, чувствовала, что избавляюсь от негатива, и ощущала, что сама контролирую свою жизнь. Мне было очень сложно остановиться и перестать это делать. Можно сказать, что в течение нескольких лет я была зависимой от членовредительства, как наркоманка. В тот вечер Эдвард подготовил мне все необходимое. Он купил спрей-антисептик и марлевые повязки и сказал, что разрешает мне делать это, так как знает, что мне это необходимо. Он разрешил мне резать себя, и я должна была быть ему за это благодарна.

Сначала я хотела отказаться. В первый раз завязать с этим мне помогла Андреа, но она ушла в армию. Я осталась одна с Эдвардом. Помню, что в то время я думала только об этом. Только он и я. Навсегда. Я вынула из коробочки бритву. Лезвие было твердым, а мои руки — мокрыми, поэтому я взяла немного талька из шкафчика и посыпала им ладони, словно собиралась поднимать тяжести на арене. Облокотилась спиной о стену — надо максимально обезопасить себя на случай, если потеряешь сознание. Осмотрела свое бедро, выбрала неизраненное место и приготовилась. Из спальни донесся его голос. Он сказал: «Хорошая девочка». Казалось, что его голос прозвучал откуда-то издалека. Я не чувствовала своего тела, только пальцы.

Указательным и большим пальцами я натянула участок кожи для того, чтобы разрез был ровным и бритва не прыгала. Потом взяла лезвие между большим и четырьмя сжатыми в кулак пальцами. Если держать лезвие так, то надрез будет неглубоким, а кровотечение — меньше. Я знала, что, если порез не заживет, придется обращаться к врачу, а этого мне совсем не хотелось. Разговоры, пересуды, лишние свидетели, советы… Этого мне хватило уже в первый раз.

Эдвард спросил, готова ли я. Помню, что мне хотелось захлопнуть дверь ванной, хотелось хотя бы недолго побыть одной, но, видимо, он желал наблюдать, и я смирилась с этой мыслью. Видимо, мне придется заплатить эту цену и позволить ему смотреть, подумала я, наклонилась ближе к ноге и сконцентрировалась на том, что делаю. Подула на лезвие, чтобы сдуть осевшие на нем пылинки, — старая привычка. А потом сделала надрез приблизительно в длину моего большого пальца.

Несмотря на то, что Мария рассказывала о событиях, которые произошли много лет назад, эта сцена стояла сейчас у нее перед глазами, как живая. Появились и стали увеличиваться капельки алой крови, маленькие потоки облегчения. Никто никогда почему-то не сравнивал это ощущение с оргазмом. Напряжение возрастает, предвкушение чувства, содрогание, закрытые глаза в миг пика агонии, которая проходит, — а потом успокаивающее действие крови, которая делает свое дело. На протяжении нескольких слишком коротких секунд ничто в мире не имеет значения. Никого не существует. Мир перестает быть опасным. Теперь она снова в состоянии все контролировать. Присяжные не смогут понять всю полноту ужасного экстаза, который она получала, да и она не будет настолько глупой, чтобы все это объяснять. В лучшем случае они решат, что она сумасшедшая. В худшем — покажется им уклоняющимся от дурдома психопатом, что, собственно говоря, и пытались доказать Имоджин Паскал и инспектор Антон.

— Насмотревшись вдоволь, Эдвард сказал: «Достаточно». Он заявил, что после этого я буду чувствовать себя лучше, и напомнил, чтобы я поставила на место тальк и вытерла кровь. Я, словно побитая дворняжка, лишь кивнула в ответ. Я была ему благодарна. Представляете? Разве это не ужасно? Я чувствовала, что я ему за это благодарна!

Мария рассказала эту часть истории и посмотрела на своего адвоката.

— Он никогда меня не бил, — добавила она, бросив взгляд на Имоджин Паскал.

По поводу своей версии событий для суда Мария приняла для себя следующее решение: она никогда не будет врать о том, что сделал Эдвард. Она не будет преувеличивать и что-либо выдумывать. В этом не было никакой необходимости. Единственное, что она должна будет сделать, — это кое-что упустить.

— Не физически. Ему не нужно было меня бить, когда он мог заставить меня резаться. Иногда это было похоже на наказание, иногда было больше наградой. Чаще всего это происходило после того, когда я с ним спорила, и Эдвард хотел почувствовать, что он прав и что он здесь — главный.

— Как часто вы резали себя во время вашего брака? — спросил адвокат.

— Иногда раз в месяц. В самые тяжелые периоды — раз в неделю. И раны… становились все глубже. — Мария провела руками по бедрам, ощущая на ощупь под тканью юбки ландшафт шрамов.

— А какими еще способами мистер Блоксхэм вас контролировал?

— Дальше все лишь нарастало. — Она ущипнула себя за переносицу, чтобы отогнать головную боль, от которой ей казалось, что все, что она видит периферийным зрением, покрывается мраком. — В ту первую ночь после того, как я порезала себя при нем, мы лежали в кровати, и он сказал, что я плохо справляюсь с ситуацией и что он хочет, чтобы я ушла с работы. Я должна была незамедлительно и без объяснений уволиться. На следующее утро Эдвард сам позвонил моему работодателю. Я не спорила. После того, как снова порезалась, я чувствовала себя совершенно потерянной и думала, что, возможно, он и прав. Я не была уверена в том, что смогу выдержать дополнительный стресс, учитывая то, что он рассказал мне про Андреа.