— Постой, — перебил он. — Ты что? Оправдываешься?

— Я не знаю, что делать, — сказала она. — Ты по ночамходишь, молчишь и сопишь, а я все время думаю о тебе и представляю, как это всебудет, понимаешь?

— Понимаю, — согласился он, потому что тоже представлялсебе, как это все произойдет.

— Но ты же будешь еще год собираться! А я не могу год, мне вПитер нужно, а тебя там нет и не будет! — отчаянным хриплым голосом выговорилаона. — У тебя же на лбу все написано!

— Что там написано?

— Что ты меня хочешь, что у тебя чувство долга, а я толькочто из больницы, что ты меня совсем не знаешь, что ты боишься! Ты ведь менябоишься, да?

— Да.

— Ну конечно. А трусость — худший из человеческих пороков,это гений сказал!

Он все стоял и молчал и все никак не мог понять, что такоепроисходит — она на самом деле предлагает ему себя или у него бред игаллюцинации?! — а Катя вдруг поставила на стол свою кружку и сказаларешительно:

— Ну ладно. Все понятно. Ты меня извини, пожалуйста.

И он понял, что она сейчас уйдет.

Он выскочил из-за кресла-качалки, зацепился ногой за плед,чуть не упал на нее, схватил за плечо, повернул к себе и прижал изо всех сил.

Под халатом она была тоненькая и легкая, прохладная и хорошопахнущая, и она, такая незнакомая и поражающая воображение, моментальнопотянулась к нему и обняла обеими руками.

— Что ты придумала?! — ожесточенно бормотал он, тиская ее. —Ты даже представить себе не можешь, что ты придумала!..

— Ты не бойся, — говорила она, а он не слушал, он только чувствовалее руки, которые трогали и узнавали его, и он весь покрывался «гусиной кожей»,— пусть это только один раз, но я так тебя хочу!.. У меня тысячу лет никого небыло, а ты такой смешной и славный! Ты даже сердишься смешно!..

Он ничего не понимал. И он точно знал, что не смешной и неславный.

— Ты даже не знаешь, что я сделаю с тобой, — говорил он, какв бреду. — Ты и понятия не имеешь, потому что ты хорошая интеллигентнаядевочка, а я.., а я…

Она охнула, когда он прижал ее слишком сильно, и засмеялась,когда он щекотно задышал ей в шею, а он уже не мог остановиться.

Он вдруг получил ее в свое полное распоряжение, и это былотак замечательно! Все было именно так, как и должно быть, и ему вдруг сталонаплевать на то, что он ее совсем не знает, на то, что она хорошаяинтеллигентная девочка, а он.., а он ..

Ее халат свалился на пол, и она переступила через него, какбудто вышла к нему из воды, как Венера на картине Боттичелли, или черт знаеткого, он видел эту картину в музее «Метрополитен», или в Лувре, или черт знаетгде!..

Она вышла к нему — должно быть, именно так первая женщинавышла к первому мужчине, поражая его убогое мужское воображение, не давая емуни опомниться, ни вздохнуть!

Он и не мог ни опомниться, ни вздохнуть.

У него дрожали руки, и нервы дрожали, и сердце мелкодрожало, и, кажется, даже зубы стучали, и он хотел носить ее на руках.

Он хотел взять ее на руки, прижать к дрожащему сердцу инести, неважно куда, неважно зачем, только нести всю жизнь.

Или две жизни, если одной покажется мало.

Он целовал ее лицо, запрокинутое к нему, и неожиданно понял,что они почти одного роста, оказывается, она была почти такой же высокой, какон, и это было для него важно.

Он целовал сгибы ее локтей, когда смог до них добраться, итам, в сплетении тоненьких прожилок вен, вдруг увидел коричневые следы и точкиот капельниц, которые ей ставили в больнице, и ужаснулся этому, и это тоже былодля него важно.

Он пятерней сгреб ее волосы, которые оказались очень густымии тяжелыми, прохладными на ощупь, и у него закружилась голова.

Он не мог оторваться от ее губ, и то, что они отвечали ему ипахли мятой, было для него важно. Наверное, на той картине, он позабылназвание, где женщина выходила из воды и была прекрасна и свежа, она тоже пахламятой!..

А еще он вдруг понял, как скоротечно время!..

Он понял это на собственной кухне, обнимая и узнавая КатюСамгину. Он понял это не мозгом, а нервами, клетками, всеми кровеноснымисосудами, которые вопили и бунтовали, которые хотели только одного: полногослияния с ней, соединения, обладания, и все внутри его обмирало от сознания,что это не будет вечно!

Это даже будет не долго, потому что человеческая жизнь —миг, короткая вспышка! И неизвестно, что наступит потом, и где они окажутсяпосле, и будет ли там именно это — огонь, пожирающий тело, и разогревающийдушу, словно пробуждающий ее!.. И неизвестно, будет ли там эта женщина, скоторой единственно возможно пробуждение, а все, что было и еще будет потом, —только сон, предвкушение, ожидание ее, тоска и желание попробовать еще раз всесначала, но только именно так и никак иначе?!

И горе вдруг поразило его, как будто новое знание былонепосильно тяжелым.

— Катя, — выдавил он из себя и осторожно откинул ее голову,чтобы посмотреть в глаза. — Катенька, ты понимаешь?..

Вместо зрачков у нее была бездна, и он не понял, видит онаего или нет.

Все-таки он поднял ее на руки и понес, прижимая кистекающему кровью сердцу, которое плакало из-за недолговечности инесовершенства жизни, как будто умирало и возрождалось оттого, что пока еще онарядом с ним, и он тяжело дышал, и в голове у него все было темно, и он всевремя целовал ее шею со шрамом и боялся уронить ее, потому что ноги плохо егодержали!..

Они упали на диван, и он получил ее в свое полноераспоряжение, а она получила его, и он забыл о недолговечности жизни, оскоротечности времени и еще о том, что трусость — худший из человеческихпороков.

Она закрыла глаза, и бездна закрылась тоже.

Они остались тем, кем и были, — мужчиной и женщиной, впервыеузнавшими друг друга и то самое главное, для чего предназначалась вся канительс Адамом и Евой!

Для того чтобы получился огонь, нужно, чтобы молния ударилав землю, чтобы камень ударил о камень. Огонь не бывает сам по себе, он неберется ниоткуда!..

Они вдвоем, и они и есть земля и молния, и поэтому у нихесть огонь. Только у них, только сейчас, только вдвоем.

Ты взял меня в плен, ты завоевал меня. Ты ничего не видишьвокруг, кроме всполохов черных молний. Ты ничего не слышишь, кроме ревасобственной крови. Ты держишь меня на руках на самом краю мира и закрываешьглаза, потому что знаешь — мы сейчас упадем. Мы упадем оба, и у пропасти нетдна, и нет шанса спастись, и ты не разнимешь рук, потому что тогда я умру, недолетев, и ты умрешь, и мы не узнаем, каково это — падать вместе. И мы неузнаем, что там, на дне, свет или тьма. Ты делаешь еще один шаг, предпоследний,и знаешь, что последний будет уже в пустоте. Ты боишься, так же, как и я, но,так же, как и я, ты больше не можешь ждать, и я умоляю тебя — шагни, шагни!..И, задержав дыхание, ты бросаешься туда, и я бросаюсь вместе с тобой — и мыпадаем вдвоем, на самом краю мира!..