Хоть княгиня Тарусова была знакома с извозопромышленницей Пшенкиной, в ее доме она ни разу не бывала. Первый его этаж занимала контора, а на второй, жилой, вела скрипучая лестница со двора. Сашенька поднялась по ней и прямо с порога увидела Лешича с кричащим младенцем на руках.

– Поздравляю, – вымолвила она.

– Нашла с чем, – неприветливо ответил Прыжов, пытаясь быстрыми покачиваниями успокоить верещавшего ребенка. – Может, лучше поможешь? У тебя опыт…

– Давай-ка! А Нюша где?

– Внизу. Контору-то ведь не бросишь. Мне пришлось испросить отпуск на пару дней. Кормилицу-то уже нашли, а няньку пока не можем.

– Кормилицу? У Нюши нет молока?

– Это Наташин, – тихо сообщил Прыжов. – Я думал, ты знаешь. Она умерла.

– Как умерла? – У Сашеньки от неожиданности чуть ребенок с рук не упал.

– Вчера вечером у ней началось кровотечение. Ее глупая мамаша вместо того, чтобы послать за доктором, приказала нагреть ванну. В общем, спасти удалось только малыша. Сам я на операцию не попал, потому что находился у пациента. Может, и к лучшему. Теща теперь верещит, что Наталью зарезали доктора по моему наущению. Представляешь, что бы говорила, присутствуй я на кесаревом сечении? Как у тебя ловко получается! Уже не вопит.

Сашенька пожала плечами, мол, троих выходила.

– Может, к нам в няньки поступишь? – улыбнулся Лешич.

– Мальчик, девочка?

– Парень.

– Как решил назвать?

– Иваном, Наталья хотела в честь отца. Ой, как хорошо, что ты пришла. Признаться, я в себя прийти не могу. Почему Господь забрал Наталью? За какие грехи? Да у нее их и не было, в нашем разрыве виноват лишь я. А умерла почему-то она. А мне, подлецу, получается, от ее смерти сплошные выгоды. Теперь мы с Нюшей сможем пожениться, наш ребенок тоже будет законнорожденным. И тещу не придется содержать. Чувствую себя инфернальным злодеем из страшной сказки.

– Малыш уснул. Давай его положим!

– А сами выпьем. Надо же ножки обмыть…

– И помянуть Наталью.

Уложив Ванечку в колыбель, они сели за стол, Лешич достал бутылку коньяка. Не чокаясь, помянули покойницу.

– Царствие тебе небесное, Наталья Ивановна! – прошептала Сашенька. – Прости меня, если можешь!

– Слушай, а как ты про мои беды узнала? Я ведь никому – ни Диди, ни Крутилину сообщить не успел.

– А я и не знала. Просто возникла необходимость с тобой поговорить. Я назвала извозчику адрес морга, а оказалось, он у Нюши служит. Вот и привез меня сюда.

– И о чем хотела поговорить?

Увидев Лешича с младенцем на руках, от идеи устроить ему дуэль с Пятибрюховым княгиня отказалась. И сейчас мысленно перебирала знакомых купцов – может, кто другой подойдет на эту роль? Но все они были чересчур циничными и над мучениями Капы посмеялись бы. А некоторые и сами с радостью совратили бы невинное дитя.

– Чего молчишь? Выкладывай!

Подумав еще секунду, Сашенька решилась и рассказала Лешичу, что выяснила в Одинцове.

Над ее идеей устроить поединок Прыжов весело посмеялся:

– Ты серьезно считаешь, что я бы согласился? Нет, с такими романтическими представлениями тебе надо было родиться пораньше, в эпоху Рыцарей и Прекрасных Дам. Нынче времена жестокие. Почему я должен защищать честь Капы? Она ведь добровольно согласилась ее продать. И заработала за ночь сумму, какую фабричные, надрываясь по шестнадцать часов, получают за год.

– Пятибрюхов убил ее брата.

– Есть тому доказательства? Их нет! И вину в убийстве Костика Пятибрюхов не признает, свалит все на Рыкачева. В лучшем случае его отдадут под суд за совращение девицы, но, учитывая добровольное согласие Капы, оправдают.

– А зло так и останется безнаказанным.

– Тебе-то что за печаль?

– Я – женщина, я – мать, у меня растет дочь.

– Благодари Бога, что Тане нет необходимости торговать девственностью. Хотя ее заслуги в этом нет. Просто ей повезло родиться в богатой семье. Но для многих девушек продать свою невинность – единственный способ выбраться из нищеты. Так что отвези Пятибрюхову письмо, получи деньги и отошли Капе. Больше ей ты ничем не поможешь.

– Ты знаешь, а я боюсь к нему ехать. Костик ведь тоже отправился требовать деньги. А Пятибрюхов его убил. Или приказал это сделать.

– Да, – протянул Прыжов, – ты права.

– Может, ты съездишь?

– У меня ведь тоже не две жизни. А теперь ребенок на руках. Если меня убьют, его отдадут теще. Представляешь, кто из него вырастет?

– И что мне делать?

– Открой правду Крутилину.

– Смеешься? Выяснив открытые мною обстоятельства, он будет обязан открыть дело заново. А Капа не желает огласки…

– Обязан, но не откроет. Потому что о ликвидации насильника и убийцы Рыкачева писали газеты, было доложено Государю. Нет, дело Гневышевых Иван Дмитриевич из архива ни за что не вытащит, однако ситуацией воспользуется обязательно. Съездит к Пятибрюхову, припугнет того хорошенько, заставит его раскошелиться Капитолине на приданое. Ну и себя, любимого, не забудет.

– Что? Крутилин нечист на руку?

– Конечно. А кто не берет? Один лишь я, и то только потому, что никто не предлагает.

– Берет у грабителей и убийц?

– Ну, не у всех. Разные ведь бывают обстоятельства. Взять случай с Гневышевыми – скрыть истинные обстоятельства дела одновременно в интересах и преступника, и жертвы. Почему бы сыщику этим не воспользоваться?

– Как же все отвратительно.

– Повторюсь: не всем довелось родиться в семье миллионера.

– Мне надоели эти упреки. Я готова разориться, лишь бы их не слышать.

– Бойся своих желаний. Вдруг они сбудутся?

Из комнаты, где стояла колыбель, послышался недовольный крик.

– Кажется, проснулся. Извини.

– Я, пожалуй, пойду, мне пора.

С Лиговского канала, где ныне обитал Лешич, Сашенька отправилась на Литейный проспект в здание Окружного суда. Поднявшись по лестнице на второй этаж, выяснила у знакомого секретаря, что заседание, в котором должен был участвовать сегодня князь Тарусов, отменили из-за болезни судьи.

– Дмитрий Данилович очень обрадовался и тут же укатил, – сообщил ей секретарь.

На Сергеевскую Сашенька отправилась пешком, чтобы по дороге еще сильней себя распалить. Ну почему мужья не довольствуются семейным счастьем? Зачем позорят жен, вытирают о них ноги? Сколько уже раз Диди вымаливал у нее прощение? Больше он его не получит!

– С возвращением, ваше сиятельство, – распахнул дверь швейцар Пантелеич.