Она слегка нахмурилась, глаза ее сузились на миг и сновастали большими и озабоченными.

– Я не воспользовался этими силами, чтобы уничтожитьЛэшера, – сказал он. – Я был слишком напуган, чтобы употребить их. Яиспользовал мою силу как мужчина и употреблял также простые инструменты, окоторых рассказал мне Джулиен. Но сила здесь. Она должна быть. И если именнопоэтому ты любишь меня – я имею в виду, по-настоящему любишь, – то я могупроникнуть вглубь себя и выяснить, что могут сделать мои силы. Таковым всегдабыло мое мнение.

– Мой невинный Майкл… – произнесла она, но тон еебыл скорее вопросительным, чем утверждающим.

Он покачал головой, склонился и поцеловал ее. Возможно, этобыло не самое лучшее из того, что он мог сделать, но он не удержался. Онобнимал ее за плечи и прижимал к сиденью, закрыв ей рот своими губами. Онощутил ее мгновенный ответ по тому, как ее тело прильнуло к нему в страсти,руки скользнули вокруг его шеи и сомкнулись у него за спиной, рот ответил емупоцелуем, спина выгнулась. Роуан словно стремилась всем своим существом слитьсяс ним воедино…

Когда они наконец разжали объятия, машина быстро неслась поавтостраде, а впереди уже высились строения аэропорта. Времени для утолениястрасти, которую он ощущал в себе, для выражения гнева, обиды и любви, которыеему так отчаянно хотелось ей открыть, уже не оставалось.

Однако Роуан сама потянулась к нему, обеими руками прижала кгруди его голову и поцеловала его.

– Майкл, любовь моя… Моя единственная и истиннаялюбовь.

– Я с тобой, моя дорогая, – сказал он. – И непытайся ничего изменить. То, что мы должны сделать – за Эрона, за Мону, заребенка, за всю семью и бог знает за что, – все это мы сделаем вместе.

Когда они оказались наконец над Атлантикой, он попыталсязаснуть. Они поели достаточно сытно и выпили несколько больше, чем следовало, иговорили в основном об Эроне. В салоне уже было темно и тихо; они укрылись подполудюжиной легких одеял.

Майкл считал, что сон просто необходим. Несомненно, Эронпосоветовал бы им теперь выспаться и хорошенько отдохнуть.

Они должны были приземлиться в Лондоне через восемь часов,когда там наступит раннее утро, хотя для них будет еще глубокая ночь, и там ихвстретит Юрий, которому не терпится узнать – и он имеет на это право, –как погиб Эрон.

Боль. Скорбь. Неизбежное страдание.

Он ускользал куда-то, не уверенный в том, погружается ли вкакой-то кошмар или стремится попасть во что-то яркое и несерьезное, словно вплохой комикс…

И вдруг ощутил прикосновение руки Роуан…

Она лежала спиной к нему, рядом, и сжимала его пальцы.

– Если мы видим это так отчетливо, – прошепталаона, – если ты не отвернешься от того, что я буду делать, если я не будуотстранять тебя…

– Да…

– Тогда ничто не сможет разделить нас. Никто не сможетвстать между нами. И что бы у тебя ни было с этой девочкой-невестой, все будетискуплено.

– Я и не желаю никаких девочек-невест, – возразилон. – И никогда не желал. Я не мечтал ни о какой другой женщине, когда тыпокинула меня. Я люблю Мону по-своему и буду всегда ее любить, но это частьтого, что мы собой представляем все мы. Я люблю ее и хочу этого ребенка. Хочутак сильно, что даже не желаю говорить об этом. Я слишком остро жажду иметьсобственное дитя. Но хочу я только тебя, и это неоспоримая истина с первогодня, как мы встретились.

Она прикрыла глаза, теплые пальцы все еще крепко сжимали еголадонь, а затем медленно соскользнули. Роуан словно уснула. Лицо ее сталоспокойным, безмятежным и совершенно безупречным в своей красоте.

– Ты знаешь, я лишал людей жизни, – шепотом сказалон, не будучи уверен в том, что она еще бодрствует. – Я убивал уже трираза и оставлял своих жертв без всякого сожаления. Это меняет кого бы то нибыло.

Ее губы не шевельнулись.

– Я могу поступить так же снова, если придется.

– Уверена, что ты на это не сможешь решиться, –спокойно ответила она, не открывая глаз, словно все еще была погружена вдремоту. – Но, видишь ли, я собираюсь сделать это вне зависимости от того,должна или нет. Я была смертельно оскорблена.

Он подвинулся ближе и снова поцеловал ее.

– Мы не сможем заниматься этим до Лондона, –сказал он.

– Мы единственные пассажиры первого класса, –шепнула она, приподняв брови и снова целуя его. – Однажды, когда я летелав самолете, я узнала о новом способе любви. Это был первый поцелуй Лэшера, еслиможно так выразиться. В нем была жестокая, электрическая сила. Но я хочу твоируки. Я хочу твой член. Я хочу твое тело! Я не могу ждать, пока мы прилетим вЛондон! Дай мне все это.

«Неплохо сказано», – подумал он. Слава богу, онарасстегнула свой блейзер, иначе ему пришлось бы отрывать пуговицы…

Здесь почти ничто не изменилось. Огромный помещичий домстоял в парке, практически в лесу, без запирающихся ворот, без сторожевых собакдля его защиты, – великолепной архитектуры, с прекрасными арочными окнамии мириадами дымовых труб, очень большой и в отличном состоянии. Эпоху егоблагоденствия можно было представить с первого взгляда. Его грубость имрачность, его исключительность потрясали до такой степени, что перехватывало дыхание.

Только автомобили, стоящие вдоль покрытой гравием подъезднойаллеи, и длинные ряды машин в открытых гаражах выдавали настоящее время. Дажеэлектрическая проводка и кабели были проложены под землей.

Он проскользнул между деревьями и, подойдя к фундаменту,двинулся вдоль стен в поисках дверей, о существовании которых помнил. На нем небыло сейчас ни костюма, ни пальто, а только длинные рабочие брюки из коричневойхлопковой ткани и толстый шерстяной свитер – любимая одежда моряков.

Когда он приближался к дому, казалось, что тот вырастал доогромных размеров. Несмотря на неяркие и редко расположенные фонари, дом тем неменее выглядел достаточно освещенным. Ученые в своих кельях…

Сквозь ряд маленьких зарешеченных окон он видел кухонныйподвал, где две поварихи в белом устанавливали чан с замешенным тестом, чтобыоно поднялось как следует. Их руки, как и кухонные столы из светлого дерева,были обсыпаны белой мукой. До него донесся густой аромат свежего кофе. Здесьгде-то должна быть дверь… дверь для доставки продуктов и всего подобного. Оншел долго, ощупывая руками стены, и наконец нашел что искал. Однако дверью,похоже, давно уже не пользовались, и ему показалось, что открыть ее невозможно.