Она застала Иртышного за обработкой ран на ноге Ковальски.

– Я тебя прошу!.. У вас же есть оружие!

– Я тебе предлагал, – ответил доктор, не отрываясь от процесса.

– Аркаша, давай все-таки милицию вызовем.

– Не вариант, – не поддержал докторшу Ковальски. – Я тут по вашей милости человека убил. Дело быстро состряпают.

– А кто-то пациентов клиники намеренно заразил. Эксперименты на людях, это не хорошо, – подбросил дровишек доктор.

– Она ребенок!

– Шестнадцать лет – это не шесть, – не согласился с доводами матери Иртышный. – Да и меня по головке не погладят. Тебя тоже, душечка моя.

Серафима хлюпнула носом и сказала:

– Я тут уже подумала. Наверное, мы сможем замять это дело.

Ковальски одобрительно закивал.

– Вы мне только скажите, они все такие? – Охотник все же хотел удостовериться в том, что в убийстве столь агрессивных сумасшедших с задатками каннибалов греха не больше, чем в утоплении уродливых котят в унитазе.

– Не все, – ответил доктор. – Еще три человека. Пока они привязаны к своим койкам, сделать это не составит труда. Вначале выстрел в сердце, потом отрубание головы. Трупы сожжем во дворе.

– Я не буду, – по-детски запротестовал Ковальски.

– Не зацикливайся. Ты стреляешь, я рублю. Пойми, мы уже тут все повязаны.

– Убивать больше никого не буду!

Доктор на минуту забыл о нем и переключился на Карпатову:

– Лизе капельницу наладили?

– Наладили. Там Рябинова колдует. Хотите, я скажу, вам принесут сюда из столовой покушать. Ужин уже, – тихо проговорила Карпатова. – Ну как же так, доченька моя… – Она встала, на выходе из манипуляционной обернулась. – Я вас прошу, убейте их всех!

– Видишь? – заявил доктор.

– Это ваши проблемы, не мои, – снова взбрыкнул поляк.

– А в Коленьку кто пальнул? – осведомился Иртышный, продолжая обрабатывать небольшие раны на ноге Ковальски.

– Так ты кричал, стреляй, мол. Он же девочку покалечил.

– Ты все сделал правильно. Леонид, веди себя хорошо, и получишь две тысячи долларов. Обещаю.

Появился Вестовой и сообщил:

– Аркадий Петрович, там шахтер молодой буйствует.

– Вырвался?

– Нет, бесится просто. Ремешки на нем я подтянул.

– Придется, Егор Федорович, понапрягаться сегодня еще немного.

Ковальски почувствовал решительность в голосе Иртышного и сдался.

– С кого начнем? – поинтересовался он, забирая ружье, лежащее на кушетке.

– Откладывать не будем. Надо проследить, чтобы на этаж не входил никто, – распорядился Иртышный.

– Валерьевна со своими котелками тут уже! – заявил Вестовой и вылетел в коридор.

За ним последовали доктор с охотником.

Санитарка как раз выходила из камеры Кормильцева.

– Кто разрешил?! – закричал Иртышный. – Нина Валерьевна, вы зачем тут?!

Бабуля опешила.

– Так ведь ужин.

– Почему с вами нет санитаров? Где Кузнецов и Столяров?! – Рассвирепевший доктор первым вбежал в одиночку.

Денис с окровавленным ртом не произвел на Иртышного большого впечатления. Он чисто для справки спросил у бабушки, не она ли ему по зубам врезала.

– Он уже был такой, когда я вошла. Мычал что-то. А санитары, Аркадий Петрович, к Лизе приставлены, чтобы она сама с собой ничего вдруг не сделала.

Доктор осознал, что вся больница уже в курсе происходящего.

Под прикрытием Вестового и Ковальски он подошел к Денису и спросил:

– Что, язык прикусил?

Тот что-то пробурчал и открыл рот.

Иртышный увидел обрубок языка где-то у начала глотки и все понял.

– Ему надо помочь, – страдальчески произнесла бабушка.

– Все в порядке, – заявил Иртышный. – Заживет. Ни здесь, ни в камерах никого не кормить, не заходить в них и даже в глазки не смотреть! Вам ясно?

Бабушка обиделась, громыхнула емкостями, из которых торчали рукоятки половников, и медленно вышла из палаты. Даже ворчать не стала.

Тело, перехваченное ремнями, томилось от вожделения. Денис пытался хотя бы унюхать, что же было в бочонках.

– Кушать хочется? – осведомился доктор.

Псих закивал, насколько это было возможно с ремнем, фиксирующим лоб.

– Подожди, для тебя отдельное меню. Сейчас бабушка всем харчи раздаст, и мы к тебе снова зайдем.

– Зубы собственные пока погрызи как орешки, – добавил санитар, чем привел Кормильцева в неподдельный экстаз, проявившийся в мычании и тряске с частотой в десять герц.

Бедная Лиза, обколотая обезболивающим и напоенная успокоительным, в беспамятстве лежала на кровати.

Напротив, как им и было велено, сидели Кузнецов со Столяровым. Иногда они невольно посматривали на окровавленные бинты.

Со второго этажа прибежал Иртышный.

– Ну и как тут дела? – Он знал, что все далеко не радужно, но уныние для врача перед пациентом – это даже не грех, а моральный садизм.

Даже в том случае, когда все понятно и нет никаких шансов, надо находить в себе силы. Беда только в том, что он не хирург и не терапевт, а психиатр. Оценить состояние Лизы Иртышный мог и без осмотра. В режущие адские мгновения бытия люди надламываются, слетают с катушек, не находят в себе сил вернуться. Он должен был говорить с ней. А Лиза спала.

Следом за врачом в палату вошла и мать с чашкой теплого чая и горстью таблеток.

Он повернулся к женщине, постаревшей на десять лет и осунувшейся. Орущая стерва со вспышками бешенства матки исчезла. Осталась несчастная матушка с ребенком-калекой на руках. Без планов, надежд, целей.

Она села на кровать рядом со своей кровиночкой и тихо заплакала. Таблетки выпали из руки и покатились по полу. Иртышный едва успел подхватить чашку и отставить ее в сторону.

Лиза спала, мать плакала, а три мужика посматривали друг на друга. В них закипало понятное и предсказуемое желание обезопасить себя.

Тут пришла Рябинова, чтобы поддержать главврача. Медсестра не любила Карпатову, но никто не останется безучастным при таком несчастье.

Мужчины вышли из палаты.

Иртышный понимал собственную ответственность за все, что здесь происходило.

– Поднимайтесь наверх. Я за топором, – заявил он.

– Может, перекурим перед таким делом? – спросил Столяров.

Медперсоналу не позволялось дымить в комнатах или на лестнице, приходилось выходить на улицу.