в своем невежестве вообразил их одержимыми либо заколдованными, а потом, имея влияние на их разум, и внушил сие убеждение своим духовным дочерям». В нашем случае верно третье предположение. Подобно отравлениям ртутью и сурьмой в старые времена, подобно отравлениям сульфаниламидными препаратами в наше время, а также летальным исходам при неграмотном применении сыворотки, луденские события были ятрогенным заболеванием – то есть таким, которое вызывает либо усугубляет сам врач. Вина экзорцистов представляется чудовищной, если вспомнить, что они своими действиями грубо нарушали церковные правила. Согласно этим правилам, сеансы должны проводиться без свидетелей, бесам нельзя давать слово и ни в коем случае нельзя верить, но, напротив, следует выказывать им всяческое презрение. В Лудене урсулинок выставляли перед толпами народа; бесов не только выслушивали, но и интересовались их соображениями по всем вопросам, от секса до пресуществления; бесовские речи считали истиной, а самих бесов привечали как важных гостей из другого мира – гостей, чье мнение авторитетно почти как сама Библия. Если бесы богохульствовали или сквернословили – что ж, таков их стиль, на то они и исчадия ада. Вдобавок богохульства и ругательства привлекают публику. Она буквально упивалась – и возвращалась назавтра. Количество зрителей давно уже исчисляли тысячами.

Сверхъестественно богомерзкие речи и более приземленная брань… Если сомневающимся этого мало, так в арсенале монахинь имеются акробатические трюки. Неужто и они – не доказательство бесноватости? Левитация, правда, не удается; но святые сестры, не умея воспарить над полом, могут зато вытворять всякие штуки НА полу. Порой, свидетельствует де Нион, «одержимая закидывала левую ногу за плечо и касалась щеки. Также сестры умели изогнуться, чтобы нога прошла над головой и большой палец ноги дотронулся до носа. А иные раскидывали ноги в стороны сидя, так что между телом и полом не видать было щели. Мать-настоятельница, например, растягивалась весьма сильно – расстояние между пальцами правой и пальцами левой ноги достигало семи футов. В самой же настоятельнице было всего четыре фута росту». Читая об этом, поневоле приходишь к выводу, что женская душа, будучи по природе своей христианкой, является заодно и мажореткой. Вечная Женственность тяготеет к акробатике и эксгибиционизму – эта тяга в ней глубоко запрятана, однако только и ждет случая, чтобы проявиться каким-нибудь сальто или кувырком назад. В монастыре, понятно, такие случаи выпадают нечасто. Понадобилась семерка бесов и каноник Миньон, чтобы создать ситуацию, в которой сестре Жанне наконец-то удалось сесть на шпагат.

Тот факт, что монахини находили глубокое удовлетворение в гимнастических упражнениях, подтверждает и де Нион. По его свидетельству, хотя в течение нескольких месяцев сряду монахини «дважды в день подвергались бесовским пыткам», их здоровье ничуть не страдало. Напротив: «даже самые болезненные весьма окрепли с тех пор, как сделались одержимы». Да и стоит ли удивляться? На волю вырвались латентные мажоретки заодно с латентными танцовщицами кабаре; похоже, впервые в жизни бедные девушки, насильно спроваженные в монастырь, были по-настоящему счастливы.

Увы, счастье время от времени омрачалось – и чем же? Периодами просветления! Урсулинки вдруг спохватывались и начинали отдавать себе отчет в том, что с ними делают и что они сами делают с несчастным, который стал героем их любовных фантазий. Мы уже видели, как сестра Клара 26 июня жаловалась на жестокое обращение с нею экзорцистов. Чуть позднее, 3 июля, в часовне, она разрыдалась и, всхлипывая, объявила все ранее сказанное ею о Грандье ложью и клеветой, к коей ее принудили отец Лактанс, каноник Миньон и кармелиты. Через четыре дня, когда муки совести стали несносны, сестра Клара предприняла попытку побега, но была почти сразу же поймана и водворена на место добрыми отцами-экзорцистами, не обращавшими внимания на сопротивление и слезы несчастной девушки. Зато сестра Агнеса (та самая «прелестная дьяволица», которую Киллигрю год спустя видел попираемой отцом-капуцином) осмелела. Публика собралась и с нетерпением ждала, когда же Агнеса вновь оголит свои аппетитные ножки – а она, заливаясь слезами, взмолилась: спасите, мол, люди добрые, меня из экзорцистского плена. Напрасно: последнее слово всегда оставалось за экзорцистами. Мольбы сестры Агнесы, неудачное бегство сестры Клары, ее же отступничество и атаки тревоги – что это, как не дело рук повелителя и защитника Грандье – самого дьявола? Если урсулинка отрекается от своих обвинений в адрес кюре, значит, устами ее вещает Сатана, и, соответственно, все сказанное ею ранее – чистая правда.

Лучше всего этот номер удался с матерью-настоятельницей. Один из судей оставил краткий список обвинений, вменявшихся Грандье. В шестом параграфе сего документа читаем: «Из всех страданий, что выпали на долю святых сестер, самым ужасным представляется пытка матери-настоятельницы. Назавтра после того, как она дала показания, господин де Лобардемон допрашивал другую монахиню. Так вот мать-настоятельница появилась в саду обители, одетая в одну лишь сорочку, и простояла там два часа под проливным дождем, с непокрытой головой, с веревкою на шее и свечою в руке. Едва отворилась дверь залы, как мать-настоятельница ринулась туда, упала на колени перед господином де Лобардемоном и объявила, что пришла сознаться в клевете на невиновного Грандье. После чего она выбежала вон, привязала веревку к древесному суку и удавилась бы, если б не подоспели другие сестры».

Тут бы всякий сообразил, что мать-настоятельница наврала с три короба и теперь мучается угрызениями совести. Всякий – но только не Лобардемон. Ему-то было яснее ясного: спектакль с раскаянием устроил либо Балаам, либо Левиафан, а принудил его колдун Грандье. Таким образом, вместо того чтобы оправдать Грандье, сестра Жанна своим признанием и попыткой самоубийства только сделала его вину еще более очевидной.

Оправдать Грандье, оправдаться самим – не получилось. Монахиням не было спасения из тюрьмы, которую они сами для себя выстроили из безумных фантазий, теперь признанных фактами, из заведомой лжи, теперь принимаемой за святую правду. Кардинал зашел слишком далеко и не мог допустить, чтобы монахини раскаялись. А могли ли сами монахини позволить себе эту роскошь – раскаяние? Взяв свои слова обратно, они приговорили бы себя к мукам не только в земном, но и в загробном мире. Хорошенько поразмыслив, святые сестры решили довериться экзорцистам. Добрые отцы сумели им доказать: то, что представляется угрызениями совести, на самом деле – бесовский морок; то, что когда-нибудь потом сделается чудовищной ложью, сейчас – правда, причем такая истинная, такая сугубо католическая, что Церковь с готовностью гарантирует ее полное соответствие фактам. Урсулинки слушали; урсулинки давали себя убедить. Когда же стало невозможно и дальше прикидываться, будто веришь в этот бред – они нашли спасение… в бреде. Горизонтально, на уровне ежедневной