рутины, выхода из тюрьмы для урсулинок не было. Заказан был и путь вверх, который зовется самотрансценденцией. Еще бы – после всей этой бесовщины куда уж помышлять о единении с Господом. Зато дорога вниз лежала перед урсулинками, лишенная малейших препятствий. По ней-то они и двинулись – все ниже, опускаясь намеренно, в отчаянной попытке забыть о своей вине и о попрании в себе человека; а иной раз спуск получался спонтанно, потому что экзорцисты слишком усердствовали. Вниз – к конвульсиям; вниз – к свинячьему визгу и припадкам бешенства. И еще ниже – ниже уровня, отмечающего границу личности, в скотское состояние, где аристократка развлекает толпу дешевыми трюками, где невеста Христова богохульствует, принимает непотребные позы и выкрикивает нецензурные ругательства. И почти на самое дно – в ступор, в каталепсию, в бесконечное блаженство полного отключения сознания, в абсолютное забытье.

Глава восьмая

«Ежели взяться должным образом, так дьявол станет вещать правдиво». А ежели принять это высказывание за аксиому, так воспоследовать может все, что угодно. В частности, Лобардемон питал ненависть к гугенотам – и семнадцать бесноватых урсулинок с готовностью поклялись на Святых Дарах, что гугеноты – друзья и верные слуги дьявола. Королевский посланник счел себя в полном праве игнорировать Нантский эдикт. Кальвинисты Лудена, для начала, лишились кладбища. Пусть хоронят мертвых где-нибудь в другом месте. Затем настала очередь Протестантского коллежа. Здание было конфисковано и передано урсулинкам. И то сказать: в их-то арендованном доме толпы зрителей едва помещались. Отныне же святые сестры подвергались сеансам экзорцизма с подобающей публичностью, и вдобавок им уже не надо было совершать утомительные переезды то в церковь Святого Креста, то в замковую часовню – притом при любой погоде.

В плане мерзостности не сильно отличались от гугенотов те католики, что упрямо отказывались верить в вину Грандье, в реальность бесноватости и в абсолютную непогрешимость новой капуцинской доктрины. Лактанс и Транквиль кляли таких католиков с амвона. Они, вещали святые отцы, суть те же еретики, их сомнения – смертный грех, и души их прокляты. Месмен и Тренкан подсуетились обвинить скептиков в измене королю и (хуже того) в заговоре против Его высокопреосвященства. Тут и бесы, всем скопом и устами монахинь, вверенных Миньону, а также устами послушниц, которых пользовали кармелиты, подтвердили: да, эти дурные католики снюхались с Сатаной. Из Шинона, от бесноватых отца Барре, пришла весть: безупречный луденский бейлиф, де Серизе, сам не чужд черной магии. Еще одна бесноватая обвинила священников отца Бурона и отца Фроже в покушении на изнасилование. По наводке самой матери-настоятельницы была арестована и брошена в тюрьму Мадлен де Брю. Конечно, и ей тоже «пришили» ведьмовство. Только благодаря богатству и связям родня вызволила Мадлен из заточения. И все равно, после суда над Грандье, Мадлен вновь была арестована. Результатом апелляции Мадлен к господам верховным судьям (они перемещались по всей Франции с целью выявлять и исправлять судебные ошибки) стал иск против Лобардемона. Тот ответил встречным иском против истицы. К счастью для Мадлен, Ришелье не счел ее достаточно важной особой, которая стоит дрязги с Апелляционным судом. Лобардемону было велено отозвать иск, а матери-настоятельнице так и не удалось насладиться мщением. Что до бедной Мадлен, она сделала именно то, от чего отговаривал ее возлюбленный – ушла в монастырь, как и хотела после смерти матери; в монастырских стенах ее следы и затерялись.

Зато прочие обвинения приняли вид и масштабы песчаной бури. Новыми жертвами атаки урсулинок сделались луденские девицы. В свойственной ей игривой манере сестра Агнеса объявила, что по разврату с Луденом не сравнится ни один город. Сестра Клара конкретизировала как фамилии, так и грехи. Сестра Луиза с сестрой Жанной добавили, что все девушки – это будущие ведьмы, и сопроводили сие откровение привычным набором непотребных поз, бранью, визгом и диким хохотом.

Обвиняли еще и уважаемых горожан мужеского пола: они-де посещают шабаши и лобызают сатанинский зад. Жены их имеют сношения с инкубами, сестрицы – наводят порчу на соседских кур, состарившиеся в девстве тетушки – в первую брачную ночь насылают бессилие на цветущих юношей. Да, не забудем: все это время Грандье, сидя на чердаке с замурованными окнами, распыляет (магическим способом) свое мерзостное семя по всему Лудену – на утеху ведьмам, а также с целью забрюхатить и опорочить жен и дочерей верных кардиналистов.

Весь этот бред слово в слово фиксировался на бумаге лично Лобардемоном и, конечно, его писцами. Тех, кого обвинили бесы – то есть тех, кого ненавидели Лобардемон с экзорцистами, – доставляли в Лобардемонов кабинет, допрашивали и пугали юридическими процессами, кои могут стоить и самой жизни.

По наущению Бехерита, 1 июля Лобардемон велел запереть в церкви Святого Креста энное количество оговоренных молодых дам. Капуцины обыскали их самым тщательным образом, но, увы, не обнаружили вещественных доказательств сговора с Сатаной, предположительно носимых женщинами в самых интимных местах. Даром что за Бехерита взялись должным образом – он правдиво не вещал.

Шли недели. Капуцины, францисканцы и кармелиты вопили и жестикулировали – а скептики всё упорствовали в своем скептицизме, а волнения, связанные с незаконным ведением дела Грандье, всё нарастали. Рифмачи-анонимы сочиняли эпиграммы на Лобардемона. Положив на старые мелодии новый текст, люди пели о королевском посланнике прямо на улицах или в тавернах за кружкой вина. Чуть ли не каждую ночь кто-то пришпиливал к церковным дверям пасквиль на святых отцов. Те «должным образом взялись» за Собачий Хвост и Левиафана и выяснили: пасквили сочиняют и разносят один протестант и несколько школяров. Названные лица были арестованы, но против них не нашлось ровно никаких улик; с большим сожалением их отпустили. Святые отцы теперь выставляли на ночь охрану. Добились этим только одного: пасквили просто стали появляться на других дверях. 2 июля Лобардемон издал указ. Отныне запрещалось делать и даже говорить что бы то ни было «против урсулинок и других персон в Лудене, обуянных бесами, равно как и против экзорцистов и тех, кто помогает экзорцистам». Нарушителей следовало карать штрафом в сумме десять тысяч ливров, а при необходимости применять к ним и более суровые меры – как финансового характера, так и в виде телесных наказаний. Указ вынудил недовольных затаиться; бесы и бесогоны клеветали безо всяких опасений. Вот слова анонимного автора – современника луденских событий (его труд называется «Заметки и выводы о суде над кюре города Лудена»): «Бог, коему одному ведома вся истина, ныне низвергнут, а на трон, на Господнее место, усажен Лукавый. Из уст его нечистых исходят лишь лживые да